года, особенно во Франции, развивался сложный процесс, в рамках которого государство и только-только сложившееся движение рабочих переопределили труд и фигуру рабочего так, чтобы исключить не получающих заработной платы и отдать привилегию тем, кто был занят промышленным трудом[195]. За историческим восстанием парижского пролетариата в 1830 году, которое было увековечено Виктором Гюго в его романе «Отверженные», через год последовал захват Лиона ткачами, ставший началом «интеграции» избранных секторов бунтующих рабочих, которая, в свою очередь, по Томазелло, привела к формированию трудолюбивого и честного наемного работника как юридической фигуры, признанной государством в качестве носителя социальных прав. Эти права стали основанием всех современных конституций. Избрание наемного труда в качестве привилегированного в плане социальных прав, а вместе с ним и появление единообразной репрезентации мира труда и отделение «трудовых классов» (classes laborieuses) от «опасных классов» (classes dangereuses) стали также, по словам Томазелло, началом профсоюзов и социалистических движений[196]. Это, видимо, указывает на то, что узкая концепция рабочего класса у Маркса не была плодом одной лишь теоретической позиции. Скорее она выражала также политическую операцию, благодаря которой приоритет был отдан интересам определенного сектора рабочих как в институциональной, так и в радикальной политике и в то же время был сконструирован образ рабочего, которым канонизировался ouvrier, operaio – то есть в целом белый мужчина – промышленный рабочий, чем исключался мир неоплачиваемых субъектов, эксплуатируемых капитализмом, таких как надомные работники, мелкие крестьяне (campesines), рабы африканского происхождения и другие колониальные субъекты – и эта операция предваряла политическую ангажированность Маркса, поскольку была юридически кодифицирована во Франции еще в начале 1840‐х годов, но его анализ ее упрочил, тем более что она в нем была представлена как результат научного исследования социальной реальности.

В этом процессе из радикальной политики также был исключен огромный мир борьбы, который в Европе существовал до середины XIX века, выражая пролетарское сопротивление растущей гегемонии рынка, а именно мир голодных бунтов, восстаний против роста цен, нападений на хлебопекарни и продуктовые магазины, на повозки, перевозившие в порты экспортируемое зерно[197]. Все это была борьба, предполагавшая единство широких слоев пролетариата, сама основа выживания которого разрушалась в первой половине XIX века растущей коммерциализацией земли и воспроизводства, в частности подчинением цен на зерно рыночным законам[198]. Олрич Мейер пишет:

Класс рабочей бедноты состоял из нищих и бродяг, ищущих работу, поденных сельских рабочих, обедневших крестьян и издольщиков, кустарных допромышленных ткачей, слуг и мелких работников в городах, сезонных рабочих-мигрантов, железнодорожных строительных рабочих, пролетаризированных мастеров, мануфактурного и фабричного пролетариата, и наконец, хотя они имели далеко не последнее значение, тех, кого Маркс назвал люмпен-пролетариатом, опасных классов, мужчин, женщин и детей, составлявших в целом полностью мобилизованный класс… который в силу миграционных процессов впервые приобрел общеевропейское измерение[199].

Как указывает Мейер, «в цикле восстаний, продлившемся почти 100 лет, эти обнищавшие массы не могли не выучить то, что „их выживание более не гарантировано“, поскольку условия их существования превращались в условия капитала»[200]. А потому они, причем женщины в первых рядах, «сделали вопрос выживания публичным», отвечая «практикой социального присвоения» на «насильственную экспроприацию и отделение от средств их воспроизводства»[201]. Мейер приходит к выводу, что в 1848 году призрак коммунизма ходил по Европе потому именно, что обширный спектр пролетариев отказывался от приговора нищеты и голода, требуя массовых восстаний, чтобы их право на существование было гарантировано[202]. С его точки зрения, именно по причине поражения этой борьбы и «подчинения бедных и рабочих классов новой форме выживания» смогло выстроиться узкое понятие о труде и рабочем, как и «теория наемного труда»[203].

Если это так, сведение рабочего класса к наемному труду повлекло важные следствия в трудах самого Маркса, скомпрометировав значимость его анализа капитализма. В «Капитале» каждая деталь капиталистического общества – деньги, кредит, рента, машины – подвергается тщательному анализу, постоянно перерабатываясь в рассуждениях, занимающих сотни страниц, однако мы не находим в нем сколько-нибудь глубокого анализа функции и политических следствий различий и неравенства в рамках самого пролетариата и параллельного существования при капитализме различных режимов труда и форм эксплуатации. Например, ни гендер, ни раса не обнаруживаются в Марксовом обсуждении общественного разделения труда. Также Маркс сетует на то, что в результате развития промышленного труда работник, отец становится «работорговцем»[204], продавая труд своей жены и детей работодателям, однако он не задается вопросом о том, как это стало возможным. Он не говорит нам, что замужние женщины в Англии не имели права получать заработанную ими плату, поскольку не считались правовыми субъектами, способными вступать в договорные отношения.

Только в результате принятия Закона о брачной собственности в 1870 году была отменена средневековая система «покровительства» (coverture), определявшая статус замужней женщины, исключавший женщин из сферы права[205]. Подчинение женщин мужчинам в Англии было укоренено настолько давно, что народный обычай, следуя которому работники разрывали брак, продавая своих жен на местном рынке, сохранился до конца XIX века, а о некоторых таких случаях сообщалось даже в 1901 и 1913 годах[206]. Этим объясняется то, что «система подряда» не исчезла, когда надомный труд был сменен индустриализацией, но была восстановлена на уровне фабрик, так что, по крайней мере на первой стадии, производство снова выстроилось в соответствии с гендерной иерархией, в которой отец передавал работу на подряд жене и детям, продавая их труд вместе со своим и претендуя на их заработную плату.

Если бы Маркс проанализировал социальные корни и следствия такой патриархальной конструкции, он признал бы наличие фундаментальной аномалии в капиталистических отношениях. Он бы понял, что условие развития наемного труда, постулированное им, то есть «свобода», понимаемая как «владение своим телом» и способностью трудиться, – никогда не распространялась на женщин. Потом он смог бы понять, что права женщин, за которые в его время боролись феминистки, особенно в контексте положения женщин в браке и семье, были трудовыми правами, поскольку «покровительство» со стороны мужей сказывалось на их способности оставаться на одной работе, сохранять заработную плату и участвовать в рабочем движении, учитывая наличие у мужчин власти ограничивать действия своих жен, которая определенно ограничивала и их способность к борьбе.

Вопрос о патриархальных отношениях в рамках рабочего класса во времена Маркса был особенно важен. Когда Маркс начал работать над «Капиталом», сопротивление работников-мужчин присутствию женщин на фабриках усилилось после того, как была введена индивидуальная система заработной платы, которая предоставляла незамужним женщинам контроль над своим заработком. Как сообщает Джуди Лоун в своей работе