ставила мысок на землю, чтобы дать отдохнуть все время находившейся в напряжении левой. И хотя я и старалась переносить бо́льшую часть своего веса на плечо Гарри, идти было трудно. С каждой минутой казалось, что кровь все больше и больше приливает к больной лодыжке, и я то и дело поглядывала на нее, проверяя, не раздулась ли она до размеров тыквы.

Когда мы вошли в высокие заросли кукурузы, я почувствовала себя неуютно. Плечо Гарри под моими пальцами окаменело, мышцы его шеи натянулись.

Кукурузу давно собрали, листья ее высохли и пожелтели, они были похожи на пергамент и неприятно царапали щеки.

Стояла тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием наших шагов, ступающих по жухлой траве, и шумом стеблей, трущихся друг о друга. Казалось, что ветер гоняет тени меж стройными рядами кукурузы, а они смотрят на нас, разглядывают, касаются одежды, рук, щекочут затылки теплым дыханием.

Несколько раз мне почудился звук шагов, приближавшихся сзади, а обилие стеблей вокруг начинало давить на сознание. Я боялась, что вот-вот из зарослей покажется какое-то страшное видение, погонится за нами, схватит цепкими руками и утащит в глубину поля. Воображение любило дорисовывать красочные картинки, но сейчас я не могла его за это поблагодарить.

Я следила за дыханием, считая вдохи и выдохи, чтобы успокоиться, вспоминала полезные техники психологов, видео которых часто смотрела в интернете. Нужно было сделать вдох на четыре счета, затем задержать дыхание на четыре счета, а после выдох снова на четыре счета. Я повторила это упражнение сотню раз, пока мы медленно продвигались по узкой тропинке, но оно не помогало. Пытаясь отвлечься, я пообещала себе написать гневный комментарий под видео с этим советом, когда вернусь домой.

Если вернусь. Сейчас, в темноте, среди несчетного количества стеблей кукурузы, без телефонов, в месте, где единственным источником света был узкий полумесяц готовящейся к обновлению луны, мне казалось, словно время остановилось, а мы застряли в чудовищном потустороннем мире, из которого невозможно выбраться. Ряды кукурузы были бесконечными, мрак был бесконечным, ноющая боль в моей ноге, усиливающаяся при малейшем касании земли, была бесконечной.

У нас с Гарри не было выбора, мы могли находиться только здесь и сейчас и даже не знали, сколько времени провели в пути. Вокруг не было ни души, – по крайней мере, я на это надеялась. Не хотелось даже знать, кто может бродить в такое время по кукурузному полю и по заброшенной ферме. Еще одной встречи с чем-то неизвестным и пугающим я бы не выдержала.

Никто из нас не хотел говорить о том, что придется пройти мимо того самого дома. Я старалась не думать об этом, концентрировалась лишь на ощущениях в ноге и счете в голове. Даже подумывала запеть песенку, которая всегда помогала мне в детстве. Иногда, насмотревшись фильмов ужасов, я даже боялась спустить ноги с кровати и дойти до ванной, думала, что кто-то непременно меня схватит. В такие моменты я замедляла дыхание, считала до трех, резко спрыгивала и бежала по темному коридору дома, зажигая везде свет и бодро распевая во весь голос.

– Скоро мы выйдем отсюда, – ободряюще сказал Гарри, нарушив тягостное молчание.

От звука его голоса я вздрогнула, он показался слишком громким. Органы чувств уже перестроились на улавливание малейшего шороха, и резкое высказывание Гарри ударило по барабанным перепонкам.

– Когда пройдем его, – я кивком указала вперед и впервые за то время, что мы шли в зарослях, отважилась посмотреть прямо перед собой, а не под ноги.

Я старалась отгородиться от того, что ждало впереди. Воспоминания об утреннем происшествии, когда я увидела что-то белое, мелькнувшее в окне заброшенного дома, нахлынули с новой силой.

Во мраке дом смотрелся еще более устрашающе. Оказалось, он был гораздо ближе, чем я предполагала, а еще гораздо больше, чем казалось издалека.

Мы жили в Лейквилле с моего рождения, но я ни разу не приближалась к этой громадине так близко. Даже днем при взгляде на этот дом по спине бежали мурашки. Сейчас их был целый табун.

Гарри почувствовал, как я сжалась, и, остановившись, ободрительно похлопал меня по спине. Я осталась без поддержки и закачалась на одной ноге.

– Ты можешь опереться на меня полностью, нужно размять руку. Все-таки одной левой я не могу удержать девушку, – он грустно усмехнулся, стараясь разрядить обстановку.

Я благодарно оперлась на него плечом и перенесла свой вес на Гарри. Удивительно, что может произойти за один день и как стираются во мраке все рамки и предрассудки. Как может сплотить двух противоположностей темнота и страх.

Завтра, если оно наступит, все вернется на круги своя, а сегодняшний день покажется наваждением. Но сейчас мы стояли здесь, у выхода с кукурузного поля, и нам предстояло обогнуть заброшенную ферму.

Дом высился огромным черным пятном, словно бездна, готовая поглотить кого угодно без остатка. Почерневшие и прогнившие от времени доски совсем развалились и растрескались, приобрели грязно-коричневый цвет, но все еще держали все три этажа этой постройки. В окнах не было ни одного целого стекла, перекрытия обвалились, а прилегающая территория была завалена мусором, кучами листьев с поля, палками, полотнищами брезента, которыми пользовались во время сбора урожая, чтобы укрыть кукурузные початки.

– Пойдем? – нерешительно спросил Гарри.

Я оттолкнулась от его плеча, едва удерживая равновесие, а затем снова оперлась на него, уже одной рукой. Гарри обхватил меня за талию, и мы неспешно пошли навстречу своему страху.

Глава 9. Старинный особняк Митчелов

Хотелось броситься бежать, не глядя на бывшее имение Митчелов, обогнуть его по широкой дуге и, сверкая пятками, устремиться к спасительному свету маленькой улочки в Лейквилле. Но моя нога, напоминавшая о себе с каждым шагом, точно была против подобного безрассудства.

Когда мы с Гарри вышли из зарослей кукурузы, серп луны засиял ярче, и это нас приободрило. Возможно, все могло оказаться не так жутко, как я себе нафантазировала, и меня не ждала толпа привидений и вурдалаков за каждой пустой оконной рамой.

Мы приблизились еще на несколько ярдов, и теперь можно было различить некогда светлую краску на деревянных панелях, украшавших дом более полувека назад. От краски остались лишь жалкие клочки, следы былой красоты и величия, едва заметные в темноте.

Я подняла голову, чтобы рассмотреть провалившуюся крышу, часть черепицы которой давно оказалась на чердаке, как будто кто-то вдавил внушительный кусок прямо в глубину дома. Черепица в пространстве, лишенном освещения, казалась темно-бурой,