практически багряной, цвета запекшейся крови, хотя некогда была охристо-оранжевой.

Мы приближались, и дом приветственно разевал свою пасть в виде покосившейся двери, висевшей на одной петле, слегка приоткрытой и шатавшейся от ветра.

Кукурузные стебли колыхались за спиной, перешептываясь, будто призывая повернуть обратно, убежать, спрятаться и никогда не подходить к старой ферме.

Когда под ногой Гарри громко хрустнула ветка, я вздрогнула, прикусив губу, чтобы не вскрикнуть и не выдать страха. Гарри громко втянул ноздрями воздух, и я поняла, что ему тоже не по себе.

– Ты когда-нибудь бывал здесь? – выпалила я, только бы заглушить тревогу, неукротимо растущую в груди.

– Давно, лет десять назад, мне тогда было… – Гарри помолчал несколько секунд, как будто решая в уме сложное математическое уравнение. – Семь лет, верно!

– Ну, если тебе сейчас семнадцать, тогда уж точно, – хохотнула я. – Хотя, может, ты от страха позабыл, сколько тебе лет?

– Я совсем не испугался, – нахмурился Гарри, подбоченившись. – Просто это место, оно такое…

– Жуткое, – выдохнула я.

Мы шли по некогда протоптанной тропинке, теперь уже заросшей, но все еще сохранившей следы тех, кто изо дня в день проходил здесь в период сбора урожая. Кукурузные поля были очень важны для нашей местности. Первое находилось возле Лейквилла, второе – на другом конце Локпорта, где стояла наша школа, и еще одно по пути к большому городу.

Каждую весну сюда приезжают рабочие, засевают поля и ухаживают за почвой, в такое время ферма не выглядит заброшенной. Никому нет дела до дома Митчелов, но прилегающую территорию рабочие используют смело. Так как сараи и хлева давно разрушились, места на бывшей ферме предостаточно. С середины весны до конца лета здесь стоят уборочные машины, комбайны, тракторы, а также хранится собранный урожай и инструменты сезонных работяг.

И сейчас здесь оставалось напоминание о том, что совсем недавно на поле бурлила жизнь: кое-где можно встретить брошенную кепку, пару перчаток и, к моему возмущению, оставленный мусор. Я надеялась, что в скором времени здесь кто-нибудь уберется, но в то же время очень в этом сомневалась.

– Ты был прямо внутри дома? – продолжила я разговор, меня разбирало любопытство, приправленное, словно перцем, липким страхом, разливающимся по всему телу.

– Нет, ты что, – хмыкнул Гарри, – внутри дома, кажется, никто не был со времен расследования по делу Митчелов. Дедушка слишком болезненно переживал пропажу брата и не мог заниматься хозяйством. Но у него не хватило решимости продать ферму, все-таки это было единственным напоминанием о жизни и трудах Эдмунда. Дедушка не отличался таким здоровьем и любовью к фермерству, как его кузен. Он отписал кукурузное поле муниципалитету Лейквилла. Дом оставил как напоминание не только для себя, но и для всех, к чему может привести человеческая жестокость.

– Но ведь никто так и не смог определить, что случилось с Эдмундом и Маргарет. При чем тут человеческая жестокость? – смутилась я.

– Ну, дедушка никогда не скрывал, что винит во всем злые языки, которые твердили, что Маргарет ведьма. И подозревает, что кто-то из завистников мог причинить ей вред. Насколько я помню из истории, которую рассказывал отец, у дедушки были конкретные подозреваемые, какая-то женщина и ее муж, я точно не помню… – Гарри на несколько секунд задумался: – Но полиция не стала с этим разбираться и списала все на обыкновенный побег жены, а муж вроде как отправился ее искать. Кажется, та женщина, которую дедушка во всем винил, была подругой жены тогдашнего шерифа.

История о пропаже Митчелов была такой мистической, полной тайн и загадок, что будоражила воображение. Я снова вспомнила фотографию, на которой была запечатлена невероятной красоты женщина и ее счастливый муж. Как же часто бывает, что люди из-за злобы и зависти причиняют боль тем, кто совсем этого не заслуживает.

Я надеялась, что предположения полиции в то время были верными и супружеская пара Митчелов просто сбежала от осуждающих взглядов, ненависти и несправедливости. От людей, готовых обвинить ближнего в чем угодно, лишь бы выглядеть лучше на его фоне или заполучить то, что они не готовы зарабатывать собственным трудом, а могут лишь отобрать, испортить, опорочить.

– В общем, поле дед отдал Лейквиллу, животных распродал, а хлева и сараи растащили на доски, причем очень быстро. Остался только дом, со временем потерявший свое величие, – сказал Гарри.

– А твой отец? – спросила я.

– Отец и подавно не стал заниматься фермой, когда она досталась ему в наследство. Он хотел ее продать, тут, кроме поля, еще вон какая территория. – Он махнул рукой, и мне снова пришлось посмотреть на неумолимо приближавшийся дом.

Если бы сейчас резко, со скрипом, подобным визжанию самой страшной твари, которую вы могли бы представить, отворилась дверь и из черноты внутренностей дома на нас бросился какой-нибудь персонаж из фильмов ужасов, то мы с Гарри даже не смогли бы убежать. Боец из меня никудышный, а спринтер и подавно. Я ойкнула, снова неловко наступив на больную ногу.

– Я впервые побывал тут как раз в тот день, когда папа вместе с риелтором приехал осматривать ферму для продажи. Он запретил входить в саму постройку, там уже было достаточно небезопасно. Как-то дети из Лейквилла забрались туда поиграть, один из них провалился сквозь пол на чердаке и пролетел все три этажа.

Это происшествие в Лейквилле было еще одной новостью, о которой я и не подозревала.

– Мальчик выжил, – успокоил Гарри, заметив ужас на моем лице, – но сломал себе несколько костей, включая ребра, ключицу и лодыжку. Думаю, это было очень неприятно.

Мы находились в нескольких шагах от основной территории фермы. По коже побежал холодок, он забирался под воротник, в волосы, под кожу головы, охватывал своими ледяными щупальцами мозг.

Я понимала, чему могли завидовать соседи Митчелов. В лучшие времена в этом доме было не меньше пятисот квадратных ярдов, более дюжины комнат и гораздо больше окон, чем казалось издалека.

Вход в дом, который меня так пугал, вовсе не был парадным. Это была достаточно высокая и широкая дверь, но все же теперь стало ясно, что это черный ход.

– И что ты помнишь… – Я тяжело сглотнула, в горле пересохло, и голос прозвучал совсем тихо. – Из того дня, когда побывал здесь в первый раз?

– Я надеялся, что он будет первым и последним, – мрачно ответил Гарри, – что мне больше не придется так близко столкнуться с этим.

– С этим?..

– От этого места странные ощущения, – скривился Гарри, – будто не ты смотришь на дом, а он на тебя. Я знаю, это звучит глупо, но я так чувствую. И прямо сейчас хочется поскорее