Мошка – произносится непременно с ударением на последнююбукву – пострашнее любого зверя. Еще и потому, что способна довести любоготаежного зверя до безумия. И даже не оттого, что она кусается. Кусаюткомары – а мошка, гнус, скопище разнообразных мушек, чье точное научное названиекак-то не тянет выяснять, всего-то навсего садится на кожу, щекочет, ползая,выясняя, не попадется ли ей м е р т в о г омясца. Но это еще хуже. Неостановимо, с тупостью механизма, сотни крохотныхтварей лезут в ноздри, в рот, под веки, в уголки глаз, они неисчислимы инеутомимы, сплошь и рядом ничуть не помогают разнообразные жидкости и аэрозоли,остается разве что безостановочно курить – но мошка лезет и сквозь дым... Самыехладнокровные люди быстро сатанеют – а зверь бесится, бросается в воду,катается по земле...

Мазура затрясло – едва он представил себе, что ощущаетраспятый. Хорошо еще, солнце невысоко, в полдень станет и вовсе не выносимо...К вечеру привязанный человек вполне может рехнуться – а то и раньше...

– Все прониклись? – спросил негромко Кузьмич. –Вот так, гости мои дорогие, у нас принято поступать с безалаберныминарушителями дисциплины. И показываю я вам это насквозь поучительное зрелище неиз пустого запугивания, а чтобы осознали: коли у нас так наказывают своих, счужими могут и еще почище поступить... Уяснили, соколы, орлы, голубки и тваридрожащие? Да посмотрите на него, посмотрите, это вам не театр, это всевсерьез... – он остановился перед Мазуром и посмотрел на него беззлобно,со спокойным сознанием собственной силы. – А если мы в корень посмотримфилософски, то червяка из тебя, сокол, сделать – что два пальца описать. Велютвою бабу сюда вместо этого дурака положить – ты мне через час на сапоги полныйглянец языком наведешь...

– А ты на моем месте? – спросил Мазур.

– Да точно так же, ибо плоть слаба и на дух способна влиятьсамым унизительным образом. Ежели ты это хотел услышать. Толькопалочка-погонялочка, майор, не у тебя в руке, а у меня... – он помолчал ивдруг расплылся в улыбке. – А не устроить ли нам, друзья, в завершениепрогулки судилище? Очень мне интересно на вас поглядеть и души вашипотрогать... Устроим мы все, как, прости господи за срамное слово, вГосударственной Думе... Большинство рук поднимете за то, чтоб ему до вечераздесь прохлаждаться – будет прохлаждаться. Велите избавить – избавлю. Ну,процесс пошел, как говорил наш придурок, сатаной меченый... Обмозгуйте – итяните рученьки в демократическом процессе... Кто у нас, стало быть, за то,чтобы этого оглоеда отвязать и отправить на милые забавы – нужникивычищать?

Мазур, не колеблясь, поднял руку – тут же звякнула Ольгинацепь.

– Двое, – сказал Кузьмич равнодушным тоном опытногоспикера. – Что ж так мало-то, миряне? Смертный приговор ведь выносите...

– Вика... – умоляюще сказала Ольга соседке по цепи.

– А пошла ты! – лицо Виктории прямо-такиисказилось. – Тебя этот подонок во все щели не трахал – с прибауточками...Вот и пусть дохнет, раз уж такие игры...

Кузьмич терпеливо ждал. И наконец заключил:

– Ну, коли уж все демократично, трое против двух – пустьсебе кукует до вечера в теплой компании мелких божьих тварей. Спасибо, милые.Потешили старика, наглядно доказали, что человек человеку – волк. И обид непрощает... – Он прошелся вдоль строя, остановился перед Викторией,задумчиво шевеля губами – А если я тебе, милая, пистолетик дам, ты этого иродапорешить сможешь? Там и дел-то особых нет, покажу, куда пальчиком нажимать...Нажмешь, пуля и выскочит.

Виктория закусила губу, глаза у нее нехорошо горели.

– Нажмешь... – сказал Кузьмич убежденно. – На чтохорошее человека не подвигнешь, а на пакость – за здорово живешь, с полнымнашим удовольствием... – Он потрепал молодую женщину по щеке,кивнул. – Ну что, дать пистолетик?

Со стороны долины послышался заполошный конский топот.Вскоре к ним подлетел верховой на высоком гнедом коне – тот, храпя иразбрасывая пену, пошел боком, чуть не налетел на скованных, и онишарахнулись, – наклонился с седла к Кузьмичу и прошептал на ухо что-токороткое. Потом развернул коня на месте, подняв его на дыбы, наметом ускакалпрочь.

Кузьмич мгновенно переменился, лицо стало озабоченным исерьезным.

– Назад, гости дорогие, – скомандовал он хмуро. –К повозке, и живенько. Скажу вам по секрету, хозяин в гости жаловатьизволят, так что времени у нас мало...

Назад возница гнал лошадь во всю прыть, повозка прыгала наухабах, цепи отчаянно звенели. Кузьмич за все время не произнес ни слова, лицоу него было какое-то д р у г о е, незнакомое.

Ворота оказались распахнутыми настежь, а две собачьих будки,мощные, как маленькие блокгаузы, – наглухо закрытыми деревянными щитами.Слышно было, как внутри обиженно повизгивают волкодавы, огорченные неожиданнымзаточением. Посреди двора стоял, широко расставив ноги, незнакомый бородач иорал в пространство:

– Махальщика на башню! Порох где, дармоеды? Запорю!

Возле терема, меж домами суетились люди в старинной одежде,которых оказалось неожиданно много – что-то тащили, что-то устанавливали, троепроволокли черную пушку на зеленом лафете, времен примерно Бородинскогосражения – небольшую, но явно тяжелую и потому выглядевшую вполне настоящей.Слева вдруг ударил колокол, замолчал, загремел пуще – похоже, в целяхиспытания.

Повозка свернула не к тюрьме – вправо, к небольшому домикусо столь же крохотными окошками, без решеток, правда.

– Диспозиция вам такая, – сказал резко Кузьмич,соскакивая на землю. – Живенько всем в баню, чтобы вымылись до скрипа,причесались, подкрасились – к мужикам, понятно, не относится, разве что ктозахочет... Церемоний разводить не будем, не в Кремле, так что набивайтесь туда,не делая различий меж бабами и мужиками. Не дети, чай, все видели... Живо!

Вокруг повозки полукругом стояли человек семь – кто савтоматом наперевес, кто с карабином.

– Персонально для тебя, сокол, уточняю, – торопливосказал Мазуру Кузьмич. – Кончились спектакли, так что патроны у всехбоевые. Начнешь дергаться, красотка твоя первую пулю огребет, Христом Богомклянусь, так что не егози...

Лицо у него было ожесточенно-деловое, и Мазур, невольноподчинившись общей суете, машинально кивнул, не сразу и опомнившись. Злостькуда-то улетучилась, как ни странно. Ему вдруг стало интересно, и это вытесниловсе другие чувства.

– Живо, живо! – нетерпеливо покрикивал Кузьмич. –Времени почти нет, час какой-то. Надевайте потом, что на кого смотрит, всеодинаковое...

Под зорким и пристальным взглядом нескольких дул с Мазурасняли кандалы и подтолкнули к двери баньки. Войдя в тесный предбанник, оннеторопливо принялся раздеваться, движимый сейчас нехитрой солдатскойфилософией: что бы там плохое ни случилось потом, а банька – вещь неплохая, иею стоит воспользоваться...

Следом появилась Ольга, покрутила головой: