— Вы хотите сказать, что даже если он и снимал этотдомик, то вы все равно нам об этом не скажете?

— Я имею в виду, что мне платят за то, что я ведуфинансовую отчетность. Скажите же мне наконец, что вы конкретно от меня хотите?

Тут Лассен указал ему на труп.

— Взгляните на него, — спокойно сказал он.

— Хорошо, — согласился Стэнвуд.

— Полагаю, что мне следует это сделать. Господи Боже,никогда не думал, что можно так изуродовать человека, если попасть в него изревольвера!

— Револьвер достаточно мощный, большого калибра, —пояснил шериф?

— Давай, Джентри, снимай с него полотенце.

Полицейский наклонился и открыл мертвое лицо.

Стэнвуд попытался что-то сказать непослушными губами, но ониему не повиновались. Он издал какой-то непонятный, клокочущий звук, закашлялся,кивнул, лицо его, казалось, превратилось в какую-то маску.

— Да, это он, Прессман… Дайте мне выйти, мне нехорошо.

Милдред Дюриэа принесла мужу шлепанцы, трубку и спортивнуювечернюю газету.

— Тяжелый был день? — спросила она.

Дюриэа удобно устроился в кресле, сбросил с себя туфли инадел шлепанцы, расстегнул пуговицы на пиджаке и со вздохом облегчения вытянулноги.

— Если говорить о таких днях, как у меня выдалсясегодня, — объявил он, — то что же тогда вообще такое “тяжелаяработа”?

— Ну что же делать, — утешила Милдред, протягиваяему трубку и кисет, — ты же сам мечтал когда-то об этом.

— Да я разве спорю.

— Скажи-ка, — нетерпеливо спросила Милдред, —а деда ты там случайно не видел? Что он там делал?

— Твой дедуля, — был вынужден признатьсяДюриэа, — вел себя прекрасно. Он замечательно держал себя в руках иограничивал свою активность тем, что заглядывал во все окна и мучил вопросамисвидетелей. В том, чтобы выкачать из человека как можно больше сведений, емуравных нет. Он ведь такой обаятельный. Подходит к человеку, улыбается каклучшему другу, завязывает разговор, и тот через минуту готов душу перед нимнаизнанку вывернуть. Могу побиться об заклад на что угодно, что уже сейчас онзнает об этом убийстве намного больше меня… Кстати, сколько ему лет?

— Боже мой! — воскликнула Милдред. — Я обэтом не думала никогда. Но, по-моему, он не такой уж старый. Он простодостаточно умный человек, с большим жизненным опытом. Знаешь, что он мненапоминает? Старое-престарое седло из хорошей кожи, которое служит вечно.

— Знаешь, почему я спросил? — Дюриэа тщательноуминал табак в трубке. — Он часто утомляет меня, но никогда не раздражает.Знаешь, как это выглядит? Снует твой дед туда-сюда, задает вопросы то тому, тодругому, и все охотно ему отвечают, что самое поразительное. Мне кажется, вседело в том, что он так переполнен энергией, так жизнелюбив, а это оченьпривлекает людей.

— Может быть, поэтому он и кажется моложе, чем он естьна самом деле, — откликнулась Милдред.

Она принесла стул и села, облокотившись на спинку его креслаи уткнув подбородок в переплетенные пальцы.

— Грэмпс всегда жил по своим собственным законам. Богего знает, как он может поступить иногда. Я всегда боюсь, что он вляпается вочто-то такое, что может принести неприятности и тебе. Правда, есть и кое-чтоутешительное. Он, наверное, скоро уедет, ведь обычно он не задерживаетсяподолгу на одном месте.

— Почему, — спросил Дюриэа. — Он разве что-нибудьговорил об отъезде?

— Да нет. Но он ведь никогда не проводит большенескольких дней на одном месте. Такой непоседа, и невозможно удержать его. Емунравится ездить по стране в этом своем трейлере, заводить знакомства с разнымилюдьми, но, обрати внимание, только с определенным типом людей. Он терпеть неможет людей косных, высокоморальных и высокопринципиальных и, наоборот, обожаетобщаться с разными сомнительными личностями: бутлеггерами, бродягами, профессиональнымибоксерами, странствующими торговцами и тому подобными. В общем, ты понимаешь,что я имею в виду.

И ведь ему запросто может прийти в голову привезтикого-нибудь из них к нам, сюда, и это может быть кто угодно: взломщик сейфов,бутлеггер или старый шахтер-пьяница, который однажды в приступе белой горячкизахочет поджечь город. Можешь представить себе последствия приезда такойкомпании, будет скандал, и это при твоем положении!..

— Перестань, — прервал ее Дюриэа. — Грэмпс,конечно, помешан на всем загадочном, но он никогда не сделает ничего такого,что могло бы скомпрометировать меня.

— Да, он по-настоящему уважает тебя, — вынужденабыла признать Милдред, — но ведь он иногда просто непредсказуем. Бываютдни, когда с ним просто невозможно иметь дело. И ручным он никогда уже небудет, об этом можно и не мечтать. Он всегда был в семье паршивой овцой. Язнаю, что отец так никогда и не смог понять его, как ни старался.

— А Грэмпс-то сам понимал твоего отца? —поинтересовался Дюриэа.

Она рассмеялась.

— Грэмпс всегда говорил, что он пошел в мать. Ты жезнаешь, бабушка с ним развелась в конце концов. Грэмпса это совершенноустраивало. С тех пор с оседлой жизнью для него было покончено.

Дюриэа с наслаждением выпустил первое кольцо дыма и нежнопогладил руку жены.

— Грэмпс сегодня обедает с нами? — спросил он.

— По всей вероятности, нет. Он терпеть не может всякую“цивилизованную” еду и никогда не переодевается к обеду… Раз ты уж вернулся кразговору о нем, он, может быть, катит куда-нибудь в направлении Аляски или… —Она замолчала и прислушалась, а затем произнесла со вздохом: — Нет, я опятьошиблась.

Тарахтение мотора и неожиданные выхлопы подтвердили, чтодомик на колесах вместе со своим хозяином снова прибыл под гостеприимный кровДюриэа.

На заднем крыльце раздались быстрые шаги. Хлопнула рывкомоткрытая дверь, кто-то прошлепал через кухню и затем через столовую.

— Приготовься к худшему, — шепотом предупредиламужа Милдред. — Судя по походке, он одержим какой-то новой идеей. Вовсяком случае, его явно гложет какая-то мысль.

— Хэлло, хэлло! — раздался жизнерадостный голосГрэмпса. — А где Френк?

Дюриэа с улыбкой взглянул на жену.

— Я здесь, — отозвался он.

Грэмпс ворвался в комнату как ураган:

— Что вы тут делаете?

— Отдыхаем, — ответила Милдред.

— Размышляете об убийстве? — спросилГрэмпс. — Я тут подумал…

Милдред резко встала.

— А теперь послушай меня, Грэмпс Виггинс. Оставь Френкав покое. Он приехал домой, чтобы отдохнуть немного и не думать ни о какомубийстве.