я увидела платье из тончайшего черного кружева, украшенное пуговицами в виде маленьких жемчужинок. Приложением к платью была нитка жемчуга и небольшие сережки, а также тончайшие шелковые чулки и небольшая записка, прочитав на которой «Куплено исключительно для тебя» я улыбнулась. Габриель знал, как поднять настроение женщине и обладал отменным вкусом, отметила про себя я, надев эту красоту.

Анька же со смехом добавила:

— Ну, наконец-то ты перестанешь таскать вещи из моего гардероба.

— Не думаю, — я показала ей язык и подошла к зеркалу.

Уложив волосы короной на голове и накрасив губы красной помадой, я стояла и смотрела на свое отражение. Красивая молодая женщина грустно смотрела на меня из зеркала. Это была не я. Это была картина, написанная военным временем. Она была идеальна в своем великолепии. Вот только черно-красные краски моего портрета выдавали печаль, с которой он был нарисован. Мне стало жаль эту женщину, смотревшую на меня своими удивительными печальными глазами. Стряхнув с себя это наваждение, я повернулась к Ане, которая надевала простое белое платье, выбранное для невинного образа своей героини, и сказала:

— Знаешь кого я себе напоминаю сегодня?

— Кого?

— Смерть с косой, такая же черная и кровожадная.

Анька закашлялась, поперхнувшись дымом сигареты, и задумчиво произнесла:

— Да ходим же с смертью за плечами все здесь, не мудрено, что становимся похожи на нее. Так что ты права, о смерть-матушка, — уже подшучивая закончила она.

В зале прозвучали аплодисменты. Анька позвала Сашку и они вышли играть свою постановку. Затем было мое выступление. Я безразлично проиграла произведение, получила кучу оваций и спустя четверть часа мы с моей подругой вышли в зал, наполненный сигаретным дымом, обрывками разговоров, женским смехом и запахом дорогого вина. Кто-то из мужчин пригласил Аню на танец, я же подсела к компании оживленно играющих в покер немцев. Мне нравилось играть в карты и запоминать все то, о чем говорили офицеры, увлеченные происходящим и совершенно не контролирующие свои языки. Играла я неплохо, мне даже посчастливилось пару раз обставить мужчин сегодня. Краем уха я услышала, как один из немцев промолвил:

— О, смотри, фон Вольф под руку с Кристин Штерн.

Я напряглась и перевела взгляд туда, куда смотрели мужчины. Габриель зашел в зал под руку с молодой женщиной невысокого роста в красивом костюме из белого бархата, замысловатой шляпке с вуалью из белого фатина и небольшим фотоаппаратом в руках. Женщина периодически что-то фотографировала и все норовила прильнуть к моему любовнику.

— Говорят, они старые знакомые, — краем уха я продолжала слушать разговор мужчин.

— О да, знакомые! Держу пари, эта дама не раз скакала в седле майора, — со смехом добавил один из немцев.

— Кто такая Кристин Штерн? — спросила я сидевшего рядом молодого лейтенанта, нежно прикоснувшись к его плечу.

Молоденький немец, покраснев от моего прикосновения проговорил:

— Она журналистка из Берлина, приехала на пару дней собрать материалы для репортажа. Говорят, они учились вместе в академии с фон Вольфом в свое время. Старые знакомые.

Старые знакомые значит. Вечер становился все интереснее и интереснее. Улыбнувшись мужчинам и поблагодарив их за увлекательную игру, я встала из-за стола и подошла к столику, за которым сидели Анька с Фридрихом.

— О, мадемуазель Катерина, вы очаровательны как никогда, — слащаво добродушный Фридрих поцеловал мою руку и помог занять место рядом с Аней.

Отпив вина и не обращая внимание на чириканье Аньки, которым она развлекала своего фрица я наблюдала за Габриелем, танцевавшего с очаровательной репортершей, лучезарно улыбавшейся ему с таким видом, который говорил, что она совершенно не прочь сегодня составить ему компанию не только в танце. Меня это позабавило. Но больший интерес мой приковывал к себе небольшой фотоаппарат, который она держала в своей маленькой сумочке. Музыка закончилась и Габриель со своей спутницей подошли к нам.

— Позвольте представить вам, Кристин, звезд нашего театра, мадмуазель Катерину и мадмуазель Анну.

Та с нескрываемым интересом смотрела на нас:

— Мне очень приятно. Знаете, я бы очень хотела написать о вас репортаж! Как в условиях непростого времени вы делитесь искусством и не даете скучать нашим солдатам здесь, в таком, как оказывается, совсем неспокойном тылу. Я хотела написать о непростой жизни наших солдат. Но господин майор подал мне совершенно другую идею, и я, право, не могла с ним не согласиться, что фотография двух красивых русских женщин на фоне знамени третьего рейха как нельзя лучше донесет истинное отношение советского народа к грядущим переменам в России, — сладким голосом пропела она.

Я поперхнулась вином и с возмущенным видом посмотрела на Габриеля. Ну конечно! Кто же еще? Больше некому! Этот невыносимый человек снова хотел показать мне мое место.

— То есть вы хотите сфотографировать меня и мою сестру, поместить эту фотографию на первую полосу в газете и написать статью о том, как мы безмерно счастливы делиться искусством с благородными солдатами великой Германии? — таким же сладким голосом проговорила я, невинно хлопая длинными ресницами, посмотрела на женщину и лучезарно улыбнулась.

Она так же лучезарно улыбнулась мне в ответ:

— Да, я буду рада сделать такой репортаж! Это будет прекрасно!

Я потянулась за сигаретой, закурила и, втянув пряный дым глубоко в легкие, посмотрела на Габриеля. «Будет тебе репортаж, скотина», — подумала я. Габриель же все казалось понял без слов, он слишком хорошо меня узнал за такое короткое время, которое мы провели вместе. В моем взгляде он прочитал, что и в этот раз ему прищучить меня не удастся. Едва уловимым движением головы он дал понять мне, что не стоит делать того, что я собираюсь. Я же в свою очередь, загасив сигарету о хрустальную пепельницу продолжила разговор с Кристин:

— А вы не хотите написать статью, любезнейшая мадмуазель Кристин, о том, как мы здесь вынуждены делиться искусством только потому, что не хотим сдохнуть с голоду за стенами этого пропитанного благородством здания? Или о том, как молоденькая девушка становится перед выбором утоления жажды похоти вашего благородного офицера или попаданием в публичный дом. Или о том, как приходится задирать ноги в танце перед сворой голодных солдат, которые после представления идут в эти бордели и насилуют там русских женщин, которые продают себя за булку хлеба только потому, что им надо прокормить своих детей, отцов которых, скорее всего, уже нет в живых благодаря великой армии третьего рейха! — под конец своей речи