и недосказанностью. Ну и что с того? Оуэн вряд ли причинит мне вред, учитывая то, как он относится ко мне, не имея с этого прямой выгоды. Я все еще ничего не знаю о нем, но он просто… нравится мне? Как человек, как личность. Есть в этом парне-зажигалке что-то, что заставляет сопротивляться вечно вопящему голосу разума.

В конце концов, почему мне должно быть так стыдно за то, что я поддаюсь чему-то глупому и эфемерному? Так хочется хоть раз сделать какой-то опрометчивый шаг, пойти на поводу у эмоций и случайностей, влиться в поток, который понесет меня сам, а не в котором придется бороться с течением. Как было бы здорово просто отпустить все и довериться случаю…

Оуэн прерывает мою задумчивость своим голосом так внезапно, что я едва ли успеваю опомниться.

– Касаемо твоего вопроса о предсказуемости. Судя по твоему идеальному имиджу в СМИ, ты настоящий мастер в ношении масок.

Я тихо усмехаюсь, не найдясь с ответом. Впрочем, его оценка будто бы и вовсе не нуждается ни в подтверждении, ни в опровержении.

– Так что предсказуемой или легко читаемой тебе точно не быть. Кстати… мне вот что интересно. – Оуэн неторопливо потягивает напиток через трубочку, не отрывая от меня внимательного взгляда. – Это того стоит?

Я в замешательстве смотрю на него с явным вопросительным выражением. Оуэн неопределенно кивает на лежащий на столе телефон.

– Все это. Двойная жизнь Детройт – Вашингтон, все эти душные мероприятия, игра в идеальную, скучнейшую личность на публику, которая нет-нет да и перестает быть игрой и превращается в заунылую реальность. Представить страшно, насколько это выматывает.

Слова, очевидно, сказанные ничуть не в упрек, все равно скользнули по мне острым лезвием.

– А почему ты уверен, что это образ? – грустно усмехаюсь я.

Оуэн прекращает пить и долго смотрит мне в глаза. Секундой позже он изгибает бровь, обводя окружающий нас бар красноречивым взглядом.

– Скажем так, хорошая девочка вряд ли согласилась бы поехать с едва знакомым человеком в какое-то неизвестное место, – с безобидной иронией произносит Оуэн. Он мягко подмигивает и тихо смеется, расслабляя обстановку. – Думаю, даже ради сладких вафель.

Меня невольно пробирает смех. Мягкий, искристый, вызванный весьма примитивной шуткой, но боже… как давно я не испытывала нечто искреннее и простое?

– Аргумент, – сдаюсь я сквозь смех.

Оуэн широко улыбается, наблюдая за мной. Он молчит несколько секунд, а потом вдруг добавляет:

– А еще я вижу тебя. За всем тем, что ты привыкла показывать на публике. Видел тогда, когда мы бежали от преследования или когда были на волоске от поимки, и вижу прямо сейчас.

Вопреки всем здравым мыслям, я чувствую, как краска неумолимо приливает к моим щекам. Хочется снова тихо рассмеяться, но я лишь улыбаюсь.

– Разве видно что-то особенное? – От этого вопроса никак не удержаться.

Оуэн расслабленно пожимает плечами.

– Ну, по крайней мере, видно не бледное подобие человека, который слова плохого с губ не спустит, занимается благотворительностью, не пьет, не курит, на мальчиков смотрит только издалека, питается радугой, а какает исключительно бабочками.

Я прыскаю от смеха, тут же стараясь вернуть себе невозмутимый вид.

– Боже, тебе стоит лучше подбирать шутки, – покачиваю я головой, позорно проигрывая в сражении с улыбкой.

– Плохие – мои любимые, – с прежней невозмутимостью отвечает Оуэн.

Я вижу смех в его глазах. Вижу веселье в изгибе уголка его губ. Читаю искренность в каждом изменении его мимики. Я даже не замечаю, что между нами снова повисает молчание, которое могло бы показаться неловким. Я просто смотрю на него и…

И отчаянно хочу, чтобы этого было достаточно. Чтобы можно было вот так сближаться с человеком, просто потому что ты без ума от его харизмы, глупых шуток и этой уверенности, что у него все под контролем. Чтобы можно было забыть обо всем, болтать часами напролет, узнавать друг друга и тонуть в бесконечно искренних разговорах.

Как отчаянно я хочу, чтобы это было всем, что нас связывает. Только это.

Никаких мировых военных организаций, никаких дядюшек-сенаторов, никаких недомолвок и страхов оказаться обведенным вокруг пальца. Или еще хуже… обведенным на асфальте.

Я нервно усмехаюсь, поняв, куда забрели мои мысли. Оуэн же, допив напиток, поднимает взгляд на официанта, который приносит нам те самые долгожданные вафли. Ненадолго они занимают нас, отвлекая от продолжения беседы, чем растягивают момент, в котором мне удается поддаться иллюзии, что все просто и все в порядке.

Вафли действительно получились отменными. В меру сладкие, нежные, с насыщенным вкусом пломбира. Он растаял ровно так, чтобы не превратиться в слишком жидкую субстанцию, и при этом идеально сочетаться с тестом вафель. Сладкая цветная обсыпка сверху приятно хрустит. Мне хочется еще и еще, аппетит разыгрывается с каждым кусочком, тающим у меня во рту. Вот только есть такое блюдо изящно и аккуратно не представляется возможным, поэтому я беспомощно пытаюсь вытереть подбородок и уголки рта салфеткой буквально после каждого укуса. Оуэн покачивает головой, одним этим жестом и взглядом призывая меня забыть о навязанном статусом этикете. Удивительно, но мне действительно удается перестать заботиться о том, как это выглядит со стороны, и просто получать удовольствие от прекрасного десерта. Правда, на губы то и дело наползает настойчивая улыбка, мешая расправиться с вафлей.

Спустя некоторое время Оуэн подпирает подбородок рукой и спрашивает:

– Так ради чего весь этот образ идеальной племяшки?

Как ни странно, ответ дается мне легко.

– Карл. Он – моя семья.

Все, что у меня осталось. Но вслух ничего не произношу, опасаясь, что звучать это будет как-то слишком… депрессивно. Не хочется стать заложницей еще одной череды расспросов, к которым я точно не готова.

– Похоже, вы с ним хорошо ладите, – нейтральным тоном подмечает Оуэн. – По крайней мере, такое впечатление у меня со стороны.

Мне никак не удержаться от грустной усмешки.

– Порой я и сама отчаянно хочу верить в ту картинку, которую видно с экрана.

Оуэн снова не выглядит удивленным. Такое чувство, что примерно такого ответа он от меня и ожидал. Уголок его губ весело подрагивает. Оуэну нравится моя искренность.

– Видно, что особой родительской любви он к тебе не проявляет. Он ведь тебя просто выдрессировал. – Под конец фразы в его голосе мелькают какие-то жесткие нотки.

Я испытываю странную потребность в оправдании, причем не себя самой. Этот порыв скручивает меня в пружину, не давая даже толком подумать перед тем, как начать говорить:

– Карл… он хороший человек. И я никогда не ждала от него того, что он возьмет и заменит мне родителей.