немалое количество людей. Видимо, проблема, охватывающая большой процент общества, постепенно становится нормой, с которой вроде как и делать ничего не нужно.

От грустных туманных размышлений меня отвлекает вибрация телефона. Я невольно улыбаюсь, вспомнив, почему в этот раз гнетущее серое состояние местами все же переливается светлыми красками.

Оуэн Паркер. Ну и примерно тысяча сообщений, которыми мы уже обменялись на протяжении всего этого времени.

Я позволяю себе вновь погрузиться в переписку, полную шуток, взаимных подколов и тепла, от которого во мне неумолимо и беспощадно зарождается трепет – щекотное, дрожащее чувство, сеющее беспокойство и воодушевление одновременно. Даже несмотря на то что вокруг меня вьются визажисты и менеджер Карла, внешняя суета не имеет значения, день пролетает стремительно. Остается лишь пережить самое нудное… пресс-конференцию, которая так важна дяде.

Спустя где-то полчаса все начинается. Красивый конференц-зал заполняется людьми, менеджеры заканчивают последние приготовления, техники проверяют аппаратуру. Совсем скоро начинают мелькать вспышки фотоаппаратов, звучат тихие разговоры журналистов, из которых яркими красками вырываются вопросы, подготовленные заранее, – так же как и ответы Карла на них. Он профессионально улыбается, смотрит в зал с непоколебимой уверенностью и благосклонностью, всем видом давая понять, что он не боится даже самых острых вопросов. Большинство из них обращены лично к Карлу, но время от времени он с улыбкой поворачивается ко мне и взглядом предлагает дать комментарий. Сдержанный, учтивый, выверенный и ровно такой, каким его хочет слышать он.

И я отвечаю. Отвечаю, улыбаясь так искренне, как только могу. Я рада помочь дяде и прекрасно знаю, насколько он сам устает от подобных мероприятий, направленных на поддержание имиджа и статуса. К сожалению, все это необходимые части его пиар-кампании, как и успехи на прямом политическом поприще. Думаю, Карлу самому куда проще даются острые дебаты с оппонентами партии, чем подобные срежиссированные мероприятия. С публикой иметь дело куда сложнее.

Мне приходится постоянно напоминать себе о благородной осанке. В теле тугой пружиной застыло напряжение, и я признаю усталость не только физическую, но и эмоциональную.

Подобных пресс-конференций и мероприятий было уже множество. Однако сегодня что-то… иначе. Кажется, будто что-то не так с самим пространством вокруг меня: софиты ярче, голоса громче, в зале более душно, журналисты настырнее. Я не сразу понимаю, что дело не в окружении.

А во мне.

Что-то тяжелое, неподъемное зреет в груди, огораживая меня от пространства вокруг непроницаемой стеной. Я отвечаю журналистам на автопилоте, не выражая ни единой эмоции. А ведь мне необходимо улыбаться и выглядеть… милой. Как бы смешно ни было, но моя внешность порой влияет больше, чем слова, которые я должна произносить. Люди любят красивую картинку.

И Карл Мерфи тоже.

В груди селится ощущение, которое я признаю не сразу. Мне больно. До невозможности, до безумия. Становится до смешного странно, почему я не чувствовала этого раньше. Как можно было все это время игнорировать и подавлять эмоциональную боль такой силы, что грудную клетку сдавливает уже физической? Где я столько времени пряталась от себя самой?

Что я делаю?..

Что я делаю прямо сейчас?

Что я делаю со своей жизнью?..

Я беспомощно поднимаю взгляд на Карла, будто найду в нем ответы на эти давящие вопросы. Но дядя смотрит в зал, а не на меня. Мне приходится снова напомнить себе, что я до невозможности признательна Карлу за все, что он сделал для меня, я в огромном пожизненном долгу.

Но как давно я делала что-либо для себя сама?.. Себе же я задолжала намного больше. Как минимум последние несколько лет. Юные ветреные годы, которые у нормальных людей проходят в тусовках, за страстными романами – в поисках себя. Самые яркие мгновения, наполненные жизнью моменты.

Как же мне больно от осознания, что я потеряла все это где-то среди подобных ярких залов и вспышек фотокамер. Где-то среди всех этих заученных речей, профессиональных улыбок и виртуозных словесных игр. И еще больнее от понимания: я, черт возьми, чувствую себя абсолютно одиноко. Как бы сильно ни пыталась видеть в Карле все, чего мне недостает, я все еще чувствую себя чудовищно потерянно.

Ком в горле пугает меня, отрезвляет, возвращает разум в вынужденное состояние тишины. Не знаю, спасение это или лишь еще одно издевательство над собой.

Обратно в реальность меня возвращает тихая вибрация телефона. Я вдыхаю чуть громче, чем следовало бы, и чувствую брошенный на меня взгляд Карла. Однако он продолжает размеренно отвечать на вопрос очередного журналиста, а я, пользуясь моментом, незаметно смотрю в телефон. Никогда не позволяла себе ничего подобного во время пресс-конференций, но сейчас я особенно остро чувствую, что мне это просто необходимо. Даже больше, чем свежий воздух в этом проклятом душном помещении.

В переписке с Оуэном я вижу его селфи. Парень сидит за рулем своей белой Stinger, держа в свободной от телефона руке пистолет, направленный прямо в камеру. Текст ниже гласит:

Твое сердце в заложниках.

Перестань падать духом, и

никто не пострадает, обещаю.

Я возвращаю взгляд к его привычной улыбке, которая будто обещает, что все под контролем, все будет хорошо. А его глаза, несмотря на эту уверенную улыбку, вполне серьезные и даже пронзительные. Темные, иногда почти полностью черные, с сероватым узором радужки.

В утренней переписке я уже сообщила ему о своем настроении. Оуэн, очевидно, решил поддержать меня таким образом, развеселить шуткой, но почему-то его слова не заставляют меня улыбнуться.

Они взводят во мне незримый курок. Предохранителя, который не давал механизму сработать, больше нет, он пропал. И вот от этого я уже улыбаюсь: уголок губ медленно приподнимается.

Тем временем Карл замечает мою маленькую вольность. Улучив момент в паузе между вопросами журналистов, он с прежней идеальной улыбкой наклоняется ко мне и шипит мне на ухо:

– Убери телефон, пожалуйста. Веди себя достойно.

Ну да. Я ведь вроде как должна.

Улыбка сползает с уголка моих губ, едва там появившись. Я незаметно убираю телефон под бедро, чтобы его не было видно на фотографиях.

– Улыбайся, – напоминает Карл так же тихо. – Только естественно.

Его рука опускается на мое запястье. Со стороны этот жест выглядит проявлением безмолвной поддержки. И только я чувствую, как его пальцы сжимаются вокруг моей руки, сдавливая до боли. Журналисты неумолимо концентрируют внимание на мне, подмечая мое рассеянное состояние, – чувствуют что-то неладное, фотокамеры начинают активно щелкать затворами.

Не знаю, в какой момент была пройдена точка невозврата. Конкретно в этот или же немного раньше, значения не имеет. В голове набатом бьется