Ниспошли Ангелов на грешную землю Вавилона!

Я подхожу к дрожащему от напряжения животному и уверенно хватаю его за рог. Я обнимаю булопина, глажу его по жёсткой шерсти. Животное должно успокоиться, иначе мясо пропитается ужасом и лишится сладости. Спустя минуту детёныш уже не дрожит. Я вижу доверие в чистых глазах.

Когда-то я переживал за каждое живое существо…

Перерезаю глотку. Я могу подарить булопину только быструю смерть.

Подзываю слуг. Мы подвешиваем тушу, чтобы разделать её, и тогда я слышу звон стекла и звуки падения.

Поворачиваюсь и застываю.

Время будто бы замедлилось. Я вижу перед собой чудовище из самых страшных ночных кошмаров.

Огромное, бледное, с тёмным панцирем. Три пары лап. Одна напоминает ноги, другая — руки, третья — косы-копья. Морда с вислыми усами-щупальцами. Глаза…

О, Боже-Император, защити меня от этого пронзительного взора.

В нём кровожадность. Голод…

Смерть.

Чудовище проходит сквозь храмовую стражу, жрецов и слуг. Рассекает плоть, вырывает конечности из суставов. Кровавый туман поднимается над изувеченными телами.

За каждым моим движением на службе наблюдают крылатые нефилимы. В их крошечные детские черепа встроены голокамеры, и сейчас, как мне кажется, весь улей-зиккурат, затаив дыхание, следит за развернувшейся бойней. С каждым мгновением зрители всё больше холодеют, ведь если мучительная смерть явилась за первым человеком Семирамиды, значит, скоро она появится и на их пороге.

Тварь убила мою совесть. Она пронзила Джахма острыми когтями, оплела его голову щупальцами и высосала мозг.

Мне смешно. Бросаю взгляд на булопина.

Так кого привели сюда для жертвоприношения?

Не успеваю даже прочитать молитву Императору, когда меня оглушает гром выстрелов. Бахира и её Сёстры вступают в схватку. Орден Чёрной Розы наконец доказывает, почему его воительницам, в отличие от других женщин, позволено ступать по плитам Аль-Эриду. Сёстры Битвы в чёрных силовых доспехах, сферических шлемах с полумаской и бармицей бросаются на чужака.

Ревут цепные мечи, грохочут болт-пистолеты. Чудовище воет от боли, когда снаряды вырывают из его тела куски плоти размером с кулак. Тварь приседает, резко распрямляется и врезается в ближайшую сестру, расчленяя её в полёте. Когда чудовище поднимается, в зарослях гребенщика остаются лежать только обломки керамита и разорванное в клочья тело.

Жуткая смерть сестры не останавливает Бахиру. Она кричит и рубит чудовище мечом. Цепь движется так быстро, что мономолекулярные лезвия сливаются в неразличимый кровавый поток, но даже благословенное оружие механикумов не справляется с косами твари. Цепной меч застревает в хитине. Чудовище тут же отмахивается когтями, и Бахира падает с рассечённым шлемом. Оставшаяся на ногах Сестра Битвы поливает тварь огненным дождём из болтера, но та петляет, подпрыгивает и стелется у самой земли, чтобы обмануть стрелка. Три метра, два… Одна коса чудовища оторвана снарядами, но другая протыкает смелую женщину прямо между двух чаш груди. Чудовище отрывает Сестру от земли. Пара взмахов, и оторванные ноги летят в сторону уцелевших жрецов, которые, как и я, не в силах пошевелиться.

Чудовище тяжело дышит. Схватка не далась ему легко. Из глубоких ран течёт зловонный ихор, но тварь медлит.

Нахожу в этом насмешку судьбы. Чудовище, как и я несколькими минутами ранее, ждёт, когда жертва успокоится.

Иначе мясо пропитается ужасом и лишится сладости.

Использую эти мгновения, чтобы ещё раз взглянуть в те глаза, которые так здорово меня напугали.

В этом безжизненном, бескрайнем и безнадёжном океане космоса я не вижу ни звезды, ни знакомой мысли. Это существо чуждо человеческой природе. Но оно не животное. Не безмозглая, ожидающая смерти жертва.

Оно похоже на меня. И даже более того… фанатично предано и фанатично любит своего бога куда сильнее, чем я Императора. Предано до такой степени, что без колебаний бросается на смерть только бы уничтожить врага.

Я на такую самоотверженность не способен.

Прости меня, Бог-Император.

Впрочем, через мгновение и чудовище становится неспособным к чему-либо. Из груди твари вырывается визжащая цепь меча. Бахира из последних сил наваливается на рукоять и распарывает тварь вплоть до шеи. Чудовище оборачивается к своей убийце, но потом падает на спину, заливая дурнопахнущим ихором всю поляну. Трава тускнеет и растворяется в яде.

Бахира, пошатываясь, смотрит на меня. Она потеряла левый глаз. Тварь проскребла глубокую рану на лбу и порвала гладкую смуглую кожу воительницы так, что щека кровоточащим лоскутом свисает с подбородка.

Думаю, что у Бахиры отличные зубы, когда она падает на одно колено. Сестра Битвы пытается удержаться, вонзив клинок в землю, но силы окончательно покидают её. Бахира засыпает рядом с гудящим мотором своего оружия.

Надеюсь, что она не уснёт навечно.

Сам же я собран как никогда. Снова чувствую холодную рукоять обсидианового кинжала. Подхожу к чудовищу, которое ещё бьётся в агонии, а потом вздымаю взор к небу, к разбитой стеклянной крыше, к звёздам и солнцу Терры, которое, несомненно, светит где-то там в вышине.

— Тебе, Любящему и Любимому!

Режу глотку чудовища. Обряд должен быть завершён.

Позже в покоях развлекаюсь тем, что пью импортную настойку из полыни и занимаюсь клинописью. Спать не хочется.

Возможно, я сошёл с ума, но разве в век безумия людей не должны вести безумцы?

Мясо чудовища оказалось горьким. Но, как передал мне Гадир, небольшое изменение обряда народ принял с воодушевлением.

"Люди поражены вашей стойкостью, хладнокровием и бесстрашием, Верховный Жрец!" — кажется, именно так Гадир и сказал, но, к сожалению, я в тот миг не совсем отдавал отчёт своим действиям.

Настолько не отдавал отчёт своим действиям, что попробовал врага, а теперь старательно пытаюсь избавиться от привкуса с помощью запрещённой выпивки. Хорошо хоть сейчас за мной не наблюдает никто, кроме Бога-Императора.

Прости меня…

Но всё случившееся выше человеческих сил.

Возвращаясь к клинописи, хочу сказать, что безмерно рад тому, что во время Великого Крестового Похода мои предки сохранили родной язык. Я знаю и высший, и низший Готик, но они не сравнятся по красоте с наречием и письмом Вавилона. Это чудное звучание и каллиграфические изыски всегда меня успокаивали.

Вырезаю каламом по бересте тонкую горизонтальную линию и добавляю пару косых росчерков вверх и вниз. Это "птица".

Вывожу пару выпуклых линий противоположно друг другу. Это "яйцо".

Вместе эти рисунки означают "плодовитость".

Из сочетаний, места в тексте и направления некоторых знаков я могу породить мириады новых значений.