на посадку. Оставляя за собой распушенный снежный хвост, «АНТ-4» остановился у самого берега.

XVI

Навстречу нам с группой товарищей шел, немного сутулясь, худощавый человек, выше среднего роста, со строгим и сосредоточенным выражением лица. Он, не спеша, обходил проталины и маленькие озерки, появившиеся на поверхности снега.　

Это, действительно, был Леваневский.　

Мы вместе направились к пароходу.　

— Кто это с вами? — заинтересовался Миша, указывая на невысокую широкоскулую девушку в меховом балахоне, с блестящими черными косами ниже талии и смеющимися раскосыми глазами.　

— Чукчанка. Окончила школу в Уэллене. Едет в Ленинград учиться. В Институт народов Севера, — отрывисто ответил Леваневский.　

Мы с Мишей переглянулись: какая тема! Юная дочь северного народа, никогда не видевшая железной дороги, каменных домов и электричества, едет за тысячи километров в Ленинград — продолжать образование…　

Мысленно представился план очерка: «Девушка с Чукотки…»　

— Чур, я! — горячо прошептал Миша. — Эта тема так и просится в «Комсомолку»! Вероятно, девушка и сама комсомолка.　

Чукчанка неплохо говорила по-русски, но в ее голосе часто слышались гортанные звуки.

— Зовите меня Верой, фамилию мою трудно произносить, — предложила она.　

— Вера так Вера! — согласился мой друг и объявило своем намерении написать о ней «в самой большой молодежной газете». — Теперь, ленинградская студентка, рассказывайте: откуда вы, где учились, о чем мечтаете, не боитесь ли большого города?..　

— Боюсь? — усмехнулась девушка. — А чего бояться? Мне семнадцатый год! Я буду учиться в институте, а потом вернусь к своим… Ой, как много у нас надо сделать! Учить грамоте. Строить хорошие стойбища. Лечить больных… Конечно, я не одна, нас с каждым годом будет все больше…　

Вера была дочерью берегового чукчи-охотника из стойбища неподалеку от Уэллена — «один переход упряжки». В семье — шестеро детей. Отец прихварывает, и основные работники — двое старших братьев; но они собираются жениться, и тогда семья останется без кормильцев. Это тревожило Веру.　

В школу она начала ходить, когда в Уэллен приехал новый педагог из Хабаровска. Училась четыре зимы. Последний год учитель готовил девушку к поступлению в институт.　

Вера едет на Большую Землю, полная надежд. Правда, жизнь в Ленинграде рисуется ей смутно, но одиночества Вера не опасается; прошлой весной четверо парней и девушек с Чукотки поехали в Ленинград, в институт. Когда учитель описывал Вере большие города, это казалось ей сказкой, а теперь она своими глазами увидит огромные дома, людские толпы, чудесные машины!..　

Узнав о намерениях Веры, старуха-мать восстала: «Не　

пущу!» — и долго не сдавалась на доводы учителя о том, как много полезного сможет сделать для своего народа девушка с образованием. Старая чукчанка недоверчиво качала головой. Быть может, она вспомнила свои девичьи годы, когда ее сородичи мало доброго видели от пришельцев с Большой Земли. Правда, теперь времена другие, и новые люди, прибывающие морем или спускающиеся с неба на ревущих машинах, обращаются с ее народом как равные. Но все же… Старая женщина видела перемены, но понять их не могла. С детства ее приучали остерегаться высокомерных, хитрых и жадных незнакомцев с юга. И вот приезжают такие же белокожие люди, помогают чукчам, открывают яранги-фактории, щедро и честно платят за меха, оленину, рыбу, за все, что берут. Потом люди с Большой Земли ставят большую ярангу для больных; кто захворает, того одевают в белое, кладут на чистую постель, лечат и кормят, пока он не сможет снова работать. Открыли ярангу и для маленьких; хороший русский человек дает детям книги с картинками, учит говорить на языке Большой Земли… Теперь никто не посмеет ударить чукчу, отнять у него пушнину, оленей, моржовый клык. Богачи, которым прежде все повиновались, должны сами добывать зверя, ловить рыбу. Так сказал новый закон — Советский Закон!..　

Не только старая чукчанка, но и сама Вера еще далеко не все понимала в том процессе становления нового, который развертывался на Чукотке. Свое отношение к происходящим переменам девушка выражала простодушно и наивно: «Прежнее —　плохо, нынешнее — хорошо!» Иногда у нее не хватало русских слов, и тогда на помощь Вере приходил Андрей Небольсин, один из ее спутников, офицер-пограничник; он прожил в этом крае несколько лет и хорошо изучил чукотский язык. Миша на ходу делал заметки в походной тетради.　

— Продолжай беседовать с Верой, а я займусь Небольсиным, — сказал я товарищу.　

В кают-компании «Смоленска» шумно приветствовали новых пассажиров. Женщины с «Челюскина» взяли Веру на свое попечение и повели ее к себе.　

— Дайте нам договорить! — взмолился Миша. — Она не успела еще все рассказать…　

— До концерта успеете, — заявила метеоролог Ольга Николаевна Комова. — Девушке надо поесть и отдохнуть.　

— Концерт? — переспросила Вера. — Это театр? К нам приезжали артисты из Петропавловска. Они делали… Как это называется?.. Представление!　

— Буду ждать в кают-компании! — крикнул Миша вслед девушке и, взмахнув тетрадью, побежал в носовой твиндек, где мы обосновались. Это мрачное помещение уже успели окрестить «люкс на носу» и «салон у бушприта». Впрочем, твиндечные обитатели и не претендовали на комфорт; население «Смоленска» быстро росло и приближалось к двумстам.　

До самых сумерек, пока судовой колокол не начал созывать на концерт, мы с Небольсиным просидели у него в каюте. Мой собеседник оказался на редкость скромным. «Что интересного могу я сообщить? Вы и без меня, наверное, все знаете… Будь я специалист, скажем, этнограф либо экономист, — другое дело…» Но постепенно он стал словоохотливее. Память Небольсина на чукотские имена и названия была поразительная, а произносил он их с такой легкостью, будто с детства говорил на этом языке. Под конец пограничник так увлекся своим рассказом, что я едва успевал записывать…　

За годы пребывания на Чукотке он изъездил десятки тысяч километров, побывал во всех стойбищах и селениях, разбросанных вдоль побережья, и не раз проникал в глубь страны к оленеводам-кочевникам. Известие о гибели «Челюскина» застало его в бухте Лаврентия. Спустя полтора часа он был уже на пути к Уэллену. В дороге к Небольсину присоединился чукча Ильмоч, председатель первой на Чукотке оленеводческой артели, направлявшийся в Уэллен на пленум районного исполкома. Пурга задержала путников на двое суток.　

— Уэлленская тройка помощи челюскинцам подготовила свой проект спасения, — рассказывал Небольсин. — План у них был такой: мобилизовать шестьдесят нарт и отправить их к мысу Онман, а оттуда по льду в лагерь челюскинцев; самолет будет указывать путь, сбрасывать продовольствие людям и корм для собак… Эту затею я не поддержал. Набрать шестьдесят пряжек, значит — оставить все население района без транспорта, а успех такой спасательной экспедиции весьма сомнителен. И хорошо ли забирать собак у чукчей, лишая их