такую жену, я был бы счастливее всех богов! – пылко воскликнул Модест и вдруг осекся: – Но это никого не касается, кроме меня.

– Было бы интересно услышать о деяниях Зенобии от очевидца, – сказал Констанций.

– Она объявила своего малолетнего сына царем, а себя – регентом. Когда персы, пользуясь гибелью Одената, напали на Пальмиру, царица сама повела войска в бой! – с пафосом произнес вигил. – Персы были разбиты, а царство Зенобии приросло северной Месопотамией. На пирах она пьет вино наравне с мужчинами, а в охоте на диких зверей нет ей равных!

– Трудно понять, что здесь правда, а что вымысел, – засомневался Теодор.

– Если бы ты знал ее так, как знаю я, ты бы не усомнился ни в одном моем слове!

– В таком случае, пока Зенобия отбивает атаки персов на границе империи, она может сколько угодно пить вино и убивать зверей, – заключил Констанций с улыбкой.

Но Теодор, как старший и умудренный жизнью человек, усомнился в его заключении.

– Эта женщина хочет создать империю для сына. Зенобия обещает своим подданным понижение налогов и расширение прав. И если провинции будут переходить под ее руку, что останется Риму?

– Для провинциалов вы оба слишком хорошо осведомлены, – заметил Констанций.

– Голубиная почта быстрее курьерской, – сказал Модест.

В течение всего ужина Констанций поглядывал на Елену, стараясь поймать ее взгляд. Как только ужин закончился, он отправился к стойке.

– Хотел извиниться…

– А я – поблагодарить, – одновременно с ним заговорила Елена.

Оба рассмеялись, и напряжение мгновенно пропало.

– Хотел бы расплатиться за проживание.

– Отец сказал, что статус твоей подорожной – самый высокий. За тебя платит государство. У нас нечасто бывают такие гости. – Елена смотрела на него с любопытством и уважением. Не красавец, конечно, подбородок длинноват, но высок, атлетичен, воспитан.

– Я задержусь надолго. Буду строить здесь корабли, – сказал Констанций.

– Мы с отцом будем рады.

Было видно, что Елена привечала Констанция, и это давало ему надежду на завоевание сердца амазонки.

Верфи в Дрепане располагались рядом с портом, но у них был свой причал и выход в открытое море. Они представляли собой ряд площадок, выложенных каменными плитами под высоким навесом. Одна из верфей оказалась свободной, именно там ранним утром Модест собрал опытных корабелов.

В пустом, гулком помещении Констанций рассказал о том, какие суда ему нужно построить, и пообещал хорошую плату.

Пожилой грек, пришедший с сыном, стукнул кулаком по ладони и хмуро осведомился:

– А крылышки не хочешь прилепить к своим кораблям? Тогда они точно будут делать все, что захочешь! Лучше бы тебе поискать Дедала![72]

– Но отец, если мы построим… – начал его сын.

– Я все сказал! – грубо прервал его мастер. – Вставай, Димитрис, мы отсюда уходим!

Остальные корабелы сидели с озадаченными лицами. Никто не спешил браться за трудновыполнимое дело, когда поднялся рыжий македонец и спокойно заговорил:

– Я возьмусь выполнять твой заказ, но срок постройки увеличу с семи до девяти недель. Также предупреждаю: не все твои пожелания смогут осуществиться. Если ты согласен, я готов подписать договор.

– По рукам! – с радостью согласился Констанций.

В тот же день он поставил на верфи большой ящик с мелким песком, на котором было удобно чертить. Это приспособление облегчило взаимопонимание с македонцем. После бурных обсуждений в стандартные чертежи были внесены изменения и заложена первая бирема.

По мере того как освобождались соседние верфи, там закладывались новые суда для Констанция. Строительство десяти бирем оказалось непростым и затратным делом. Констанций днями и ночами пропадал на верфях, и, когда в последний день Цереалий[73] работники потребовали день для отдыха, он осознал, что и сам страшно устал.

В свой первый выходной Констанций позволил себе выспаться. Время шло к обеду, он вышел в перистиль и остановился в тенистом портике, разглядывая залитый солнцем сад.

У нимфеума Констанций заметил Елену, и сердце забилось чаще. Он подошел к ней и, поприветствовав, сказал:

– Этот сад напоминает мне отцовскую виллу.

– А где эта вилла? – поинтересовалась Елена.

– В Наиссе[74].

– Город в провинции Верхняя Мезия?

– У тебя хорошие познания в географии!

– Я прочла «Географию» Страбона, и мой отец проезжал этот город, когда путешествовал в Фессалоники. А правда, что в Наиссе выпадает снег и подолгу не тает?

– Правда.

– И как только люди переносят такую стужу?

– В тех краях люди разводят овец с длинной шелковистой шерстью. Одежда, связанная или сотканная из нее, прекрасно согревает. Холода длятся не больше двух месяцев, но зимой очаги не гасят.

– Никогда бы не стала жить в таком суровом месте!

– Лето у нас жаркое. Отцовский нимфеум рассыпа́л миллионы брызг, и в перистиле было всегда прохладно.

Елена улыбнулась:

– И в этом нимфеуме такое возможно. Сдвинь заслонку, и напор воды увеличится.

Констанций дернул заслонку, но та не поддавалась. Он применил силу, и заслонка внезапно сдвинулась. Мощный поток воды веером вырвался из чаши, окатив Елену и его самого с ног до головы.

Мысленно посылая проклятия мойрам[75], Констанций установил заслонку в прежнее положение, и струи фонтана забили тише. Он встретился глазами со смеющимся взглядом Елены и представил, как глупо выглядит: мокрый, взъерошенный, некрасивый. А вот она… Тонкая намокшая ткань отчетливо прорисовала фигуру девушки, и Констанций не мог отвести от нее восхищенных глаз.

Покраснев, Елена гордо вскинула голову:

– Могу я подождать в твоих апартаментах, пока рабыня принесет сухую одежду?

– Конечно, – сказал Констанций. – Я побуду в саду.

Спустя несколько минут, переодевшись, Елена вышла в сад и с любопытством спросила Констанция:

– Что за листки папируса разбросаны по всему триклинию?

– Это расписки от поставщиков и работников. По окончании работы я должен отчитаться в расходах, – ответил он.

– Но они в страшном беспорядке. Если хочешь, я разложу их по назначению и посчитаю все траты.

– А ты действительно сможешь? – с почтением поинтересовался Констанций.

– Это моя привычная работа. Сейчас я иду в таверну, приноси туда свои документы.

Вернувшись в таверну, Елена удивилась, когда заметила рядом со стойкой Давида: в это время он обычно работал в кузне.

– Что-нибудь случилось?

– Мне захотелось пить… – сказал Давид.

Она заглянула в его лицо и поняла, что причина в другом.

– Ты не за этим пришел, я это вижу.

– Ты меня любишь, Елена? – Давид посмотрел на нее с такой болью, что ей стало не по себе.

Еще вчера ответ был очевидным: «Конечно же да!» Но сегодня она взялась за край своей паллы и вытерла ему лицо:

– У тебя на щеке сажа.

В это время в таверну вошел Констанций и вывалил на стол ворох папирусов. Елена подхватила пару листов у края и положила в общую кучу. Но когда Констанций нарочито накрыл ее руку своей, она размахнулась и влепила ему пощечину.

Обескураженный Констанций развернулся и вышел. Давид поплелся за ним. К Елене обратился постоялец с оплатой, и день покатился дальше чередой обычных рутинных дел.

Ночью, в который раз переживая весь этот день, Констанций вдруг понял, как грубо заявил свои права на Елену. В сущности, он повел себя не лучше Хромого Марция.

Верфи по-прежнему требовали внимания Констанция и напряжения всех его сил. Не все задумки воплощались с первого раза, но большую часть он все-таки воплотил. Смертельно уставший за длинный день, Констанций не оставлял попыток объясниться с Еленой. Вечером, передавая очередную расписку, трепетно искал ее взгляда, однако девушка была неизменно холодна и безучастна.

Lawrence Alma-Tadema – Architecture in Ancient Rome, 1877

И вот однажды Констанций дождался позднего часа и пришел в таверну, когда рабы уже прибирали столы и гасили светильники. Вышло так, что туда же явился Давид, его лицо выражало решимость уничтожить соперника. Констанций собрался ретироваться, но не тут-то было! Столкновение было неизбежным.

Давид сжал кулаки и перегородил ему дорогу.

– Оставь Елену в покое!

Констанций попытался его утихомирить:

– Кому из нас уйти – решать только ей.

Давид замахнулся и со всем пылом юности ринулся на соперника.

Теодор бросился их разнимать. Констанций уклонился, придержал Давида и аккуратно положил его на пол.

Сообразив, что Констанций