Траяна с губернатором Вифинии[42].

– Их письма сохранились? – поинтересовалась Элина.

– По счастью, да, и служат подтверждением факта массовых гонений на христиан.

– Но что послужило причиной?

– Вифиния была богатой провинцией, жившей торговлей мясом. Механизм был таков: скот забивали на скотобойне при языческом храме, внутренности сжигали в жертву богам, все остальное шло на продажу. Но в провинции распространялось христианство, пришло время, когда доходы от продажи мяса упали.

– Почему? – спросила Лидия с любопытством.

– Христиане не приносили жертв и не покупали жертвенное мясо. Губернатор Вифинии написал письмо императору Траяну, в котором сообщил, что налоги платить не с чего. В ответном письме Траян признал христианство вредным суеверием и приказал казнить всякого, кто признает себя христианином. Письмо имело силу закона, и если наиболее просвещенные римляне считали «нероновские» гонения беззаконием, то с этого времени они вошли в правовое поле.

– А также породили великое множество мучеников, которые охотно шли на смерть, чтобы вознестись на небо и попасть в рай, – с энтузиазмом продолжила Нинель Николаевна. – Жития святых полны описаний мучительных казней и чудес, но только единичные случаи документально подтверждены. Житийная литература в Средние века была популярным жанром, как теперь детективы и фэнтези.

Епископ Чезарини покаянно сложил руки, будто приступая к молитве.

– Церковь стоит на крови мучеников[43]. Но если вам нужны подтверждения, то я приведу лишь одно – казнь святителя Поликарпа Смирнского[44], которая до мельчайших подробностей описана в римском протоколе. Когда его поставили на костер, пламя отпрянуло, и тело святителя осталось невредимым.

– Он выжил? – спросила Лидия, желая удостовериться, но епископ убил ее надежду на лучшее:

– Поликарпа закололи мечом.

Нинель Николаевна подвела черту:

– В конце концов римляне поняли, что мученичество и смерть за Христа не отвращали, а, наоборот, способствовали популяризации христианства. И тогда возник спокойный период, по крайней мере, до гонений Диоклетиана…[45]

– Спокойных периодов не было никогда, – напористо возразил Чезарини. – Во все века христиан вынуждали отказаться от веры и в случае отказа казнили. Это было при императорах Адриане, Марке Аврелии и Дециусе. Адриан требовал, чтобы неотрекшихся христиан подвергали казням, а Марк Аврелий и Дециус бросали христиан на растерзание диким животным. Это ли не гонения? Или для вас они недостаточно кровавы?

– С ними, пожалуй, ясно, – Нинель Николаевна сдержанно согласилась. – Но что касается Диоклетиана, ни один из его эдиктов не требовал убивать христиан, а только сжигать их книги и храмы. Его беспокоила агрессия христианской доктрины…

– Мне кажется, вам стоит притормозить, – вмешалась Элина.

– Под агрессией я подразумеваю силу правоты и силу духа, – словно извиняясь, профессорша улыбнулась. – Но мне кажется, что более всего императора беспокоило проникновение христианства в собственный дом. Как известно, жена и дочь Диоклетиана были убежденными христианками.

– Они хотя бы остались живы? – безо всякой надежды спросила Лидия.

– Их заставили отречься от христианства и принести языческие жертвы, но в конце концов обезглавили и сбросили в море.

– Поразительная жестокость, – обронила Элина. – И, главное, для чего?

– Для воспитательного эффекта, – сказал Чезарини. – Well calculated atrocity[46]. Есть такой термин из средневековой истории. Смысл его в том, что, проявив излишнюю жестокость в одном месте, ее не придется проявлять во всех остальных.

– Но почему гонения коснулись лишь христиан?

На этот вопрос Элины ответила Нинель Николаевна:

– У римлян разрешалась любая вера, но при соблюдении двух условий: она должна быть древней и принадлежать единому этносу. Христианство не соответствовало ни одному из этих требований и воспринималось как раскольничья группировка внутри иудейской религии.

Дискуссию, дававшую нежелательный крен, вдруг прервала Лидия:

– Бабушка, смотри!

Все оглянулись. К ним как ни в чем не бывало шагал Богдан. При виде его за столом воцарилось неловкое молчание.

Богдан занял свое место, изобразил улыбку и радостно выдохнул:

– Есть хочу! Где официант?

– Вас отпустили? – спросила Нинель Николаевна.

– Что-то вроде того. – Богдан потянулся за хлебными палочками и, взяв несколько, сунул в рот: – О-о-о…

Теофилус Чезарини нахмурился – то ли из-за того, что видит Богдана, то ли потому, что тот прервал разговор.

– Возблагодарите Господа. Он был слишком добр к вам. – Епископ встал и, перед тем как уйти, обернулся: – Себастиан, не забудь распорядиться, чтобы в каюту принесли теплого молока.

Служка вскочил с места и поклонился:

– Слушаюсь, ваше преосвященство.

После ухода Чезарини было произнесено всего несколько фраз, которые принадлежали Нинель Николаевне. Она сообщила, что Ердын Экинджи задержан, и постаралась выспросить у Богдана подробности его освобождения. Но тот отвечал по большей части с набитым ртом, коротко и не по существу.

Заметив влюбленный взгляд Лидии, брошенный на болгарина, профессорша поспешила ее увести.

На прогулочной палубе она отчитала внучку:

– Он взрослый человек, а ты еще девочка.

– И что в этом страшного? Я когда-нибудь вырасту.

– Глупая…

Приветственно приподняв шляпу, к ним приблизился молодой мужчина:

– Прошу меня извинить…

– Добрый вечер, – Нинель Николаевна смерила его взглядом. – Вы кто?

– Меня зовут Лука.

– Очень приятно. – Она протянула руку: – Нинель Астахова.

– Могу я узнать, куда исчез ваш сосед по столу?

– Вас интересует турок Ердын Экинджи?

– Меня интересует болгарин.

– Вы, вероятно, еще не ужинали? – догадалась Нинель Николаевна. – Идите на ужин, и найдете его в ресторане. Как раз в эту минуту он ест за двадцатым столом.

– Неужели? Но я не видел его за обедом.

– Вы правы. В последнее время Богдана с нами не было.

– Почему?

– Об этом вам лучше спросить у него.

Последнее замечание профессорши ничуть не смутило Луку. Подняв руку к шляпе, он удалился.

Элина тоже не задержалась, покинула ресторан еще до того, как болгарин закончил ужин. Богдан увлеченно ел, и в этот момент его больше всего интересовал официант, который приносил еду.

Придя в кинозал, Элина высидела только половину сеанса. Фильм «Золото дураков» она уже видела, и ей не нравилась главная героиня. Мэттью Макконахи был хорош, но он чем-то напоминал Богдана, и это ее раздражало.

В каюту Элина возвратилась около десяти. Переодевшись, вышла на балкон, чтобы под звездным небом выпить кофе, прихваченный в баре.

Она уселась в плетеное кресло, положила ноги на столик и тихо пропела:

– Пошумев моторами, выпустив дымок, через акваторию мчится катерок…[47]

Из-за перегородки ее поддержал негромкий мужской голос:

– Через акваторию, через акваторию, через акваторию мчится катерок.

Элина замерла и перевела взгляд на перегородку, отделявшую ее балкон от балкона соседней каюты.

Из-за ограждения появилась физиономия Богдана.

– В Болгарии этот мультик тоже показывали.

– Что вы здесь делаете? – Элина встала и подошла ближе.

– Каюту, в которой я жил, разгромили. Меня переселили сюда. Не самое приятное соседство для вас?

– Это верно.

– Серьезно так считаете?

– Вы пошутили, и я ответила тем же.

Богдан улыбнулся и посмотрел в темноту:

– Ночью море особенное. Вы только посмотрите. Дух захватывает…

– А по-моему, просто темнота, – проговорила Элина.

– И вы не замечаете этого сказочного, волшебного блеска?

– Ну да… Там что-то есть.

– А вы не слишком романтичны. Хотя! – он улыбнулся. – Простите, забыл. Вы – бывшая военнослужащая. Военная служба не располагает к романтике, тем более к сантиментам.

Элина не стала оспаривать эту истину и, потянувшись за бумажным стаканом, спросила:

– Кофе хотите?

– На ночь не пью.

– Удивительно, что вас так быстро освободили.

– Сам удивляюсь! – шутливо откликнулся Богдан.

– Вот только не надо паясничать.

– Ну что вы… – он снова улыбнулся. Казалось, все происходящее забавляло его. – Я как никто другой понимаю, что это вопрос серьезный.

– Как все было? – поинтересовалась она.

– Явился следователь с неблагозвучным именем Айзак Таски-ран, отстегнул наручники и распахнул передо мной дверь кладовки.

– Вас держали в кладовке? – удивилась Элина.

– Вместе с ведрами, швабрами и прочим убогим скарбом. В клозет водили только по требованию, а ночью на моей груди ночевала во-о-от такенная крыса. Я дал ей имя.

– Какое?

– Агнетта. У нее был такой доверчивый взгляд… – Богдан посмотрел на Элину и рассмеялся. – Поверили?

– Вы неисправимый врун! Следователь Таскиран хоть что-нибудь объяснил?

– Сказал, что отпускает.