Лиля послушно подняла и газету, и белые листочки и подбежалак старику. Ветер стих так же мгновенно, как и налетел. – Спасибо, деточка.

Голос у старика оказался мощным и густым. На мгновение мнестало смешно, что обладатель столь сильного баса испугался одного порыва ветранастолько, что ухватился обеими руками за забор. Но уже в следующую секунду мойсмех как рукой сняло. Новый порыв ветра оказался куда серьезнее предыдущего. Якрепко взял за руку Лилю и скомандовал:

– Девочки, прибавили шагу. Похоже, это и в самом делеураган. Надо быстренько добежать до во-он того дома.

Мы припустили что было сил. Татьяна, к моему удивлению,бегала тяжело, но довольно быстро, я не ожидал от нее такой скорости, Лиля же,в жизни не пробежавшая больше трех метров, здорово отставала, и мне приходилосьтащить ее за руку. Облако пыли неслось прямо нам навстречу.

– Девочки, закрыть глаза! – едва успел крикнуть я, какпочувствовал, что песок забился мне в нос и осел на зубах.

Пару метров мы пробежали с закрытыми глазами. Облакоунеслось дальше, а впереди я увидел, как открылась калитка в заборе и появилсяСережа Лисицын с плащ-палаткой в руках.

– Скорее! – крикнул он. – Сейчас как польет!

Он оказался прав. Первые капли упали на нас, когда дозаветной калитки оставалось метров двадцать. Сергей бежал нам навстречу, нохляби небесные разверзлись раньше, чем он успел набросить на Татьяну и Лилюплащ-палатку. Одна секунда – и мы были мокрыми насквозь. Хохоча и отфыркиваясь,мы ввалились в теплый и безопасный дом. Вода текла с нас ручьем.

Сережина мама Антонина Прокофьевна, совсем еще молодаяженщина, тут же отправила нас сушиться и переодеваться: Татьяну и Лилю – вкомнату к Ларисе, Сережиной сестре, а меня – в ванную. Натягивая на себя чью-тосухую майку и голубые джинсы, я прикидывал, насколько смешон буду в таком виде.При моем росте брюки наверняка окажутся мне коротки. Так и получилось, затомайка вовсе не была тесна в плечах, как я ожидал. Видимо, она принадлежала неСереже, а его отцу, которого я еще не видел. И еще я насмешливо подумал о том,во что же тоненькая Лариса переоденет полную крупную Татьяну? А маленькую Лилю?

Когда через десять минут мы собрались за нарядно накрытымстолом, я ахнул. Татьяна была в черном просторном платье с множеством драпировочныхскладок, которые красиво ниспадали с ее пышной груди и полностью скрывалигрузные бедра. Зато тонкие изящные щиколотки были открыты, и создавалосьвпечатление, что вся она под этим красивым переливающимся платьем такая жетонкая и изящная, с осиной талией и большим бюстом. Я точно знал, что это нетак, но иллюзия была столь полной, что я на какое-то мгновение поверил. Татьянараспустила свои платиновые волосы, которые до того были собраны в строгийпучок, чтобы они просохли, и стала походить на оперную певицу, вышедшую насцену в концертном платье. Впрочем, оказалось, я был недалек от истины. Платьедействительно было концертным. Оно, как выяснилось, принадлежало АнтонинеПрокофьевне, виолончелистке симфонического оркестра местного оперного театра.Сестра Сергея Лариса тоже работала в этом театре и в этом же оркестре, ноиграла, в отличие от матери, на скрипке. Лилю она одела в свою длинную майку,по-моему, это называется майка-платье, в общем, Лиле это оказалось ниже колен,но зато было теплым и сухим.

За столом беседа сразу стала вертеться вокруг Татьяниноголитературного творчества. Антонина Прокофьевна и Лариса забросали ее вопросами,и Таня добросовестно на них отвечала, рассказывала какие-то забавные истории,шутила, пересыпала речь смешными словечками и неожиданными, но меткимисравнениями. Мы с Сергеем сели рядышком на другом конце стола и вполголосастали обсуждать наши невеселые криминальные дела.

Надо отдать должное Сергею: он каким-то совершеннонепостижимым образом ухитрился выяснить, куда ходила Ольга Доренко в последнийдень своей жизни. Оказалось, что какая-то ее московская подруга, узнав, чтоОльга едет сюда на кинофестиваль, попросила ее передать небольшую посылочкусвоему дальнему родственнику. Вот к этому-то родственнику и ходила Оля в тотдень, когда опоздала на пресс-конференцию. Более того, Сергей, пока я спостыдным эгоизмом лениво валялся на пляже, дозвонился в Москву, разыскал этуподругу и узнал у нее адрес и имя родственника, которому предназначаласьпосылка. Вот только навестить его он не успел, потому что договорился со мнойна восемь часов, а оказаться невежливым хозяином ему не хотелось.

За окном то и дело раздавался треск – ураганный ветер ломалветви деревьев в саду. Дождь лил стеной, и я плохо представлял себе, как мы будемдобираться до своей Первомайской улицы. Я то и дело растерянно поглядывал наокно, за которым было темно и страшно. Заметив это, Лисицын поспешил меняуспокоить:

– Это пройдет примерно через час, Владислав Николаевич, выне беспокойтесь. Знаете, южные бури очень сильные, но короткие. Впрочем, как июжные романы, – добавил он, усмехнувшись.

Я подумал, что та, похожая на ангелочка, стерва, котораякогда-то больно обидела Сергея, была, скорее всего, приезжей.

Сергей не обманул. Буря стихла даже раньше, чем мы успелидопить чай с вкусными пышными пирогами. Антонина Прокофьевна тут же распахнулаокна, и в комнату, где мы с Сергеем успели изрядно надымить, ворвался вкусныйвлажный воздух, пахнущий морем, тиной и какими-то цветами. Уж не знаю, в какомтаком хитром месте сушила хозяйка нашу мокрую одежду, но к тому моменту, как мысобрались уходить, все вещи были абсолютно сухими, так же, как и обувь.

Уже стоя на пороге, я, повинуясь непонятному порыву, сказалСергею:

– Дай-ка мне адрес того человека, которому Оля должна былапередать посылку. Я сам к нему завтра схожу, чтобы тебе время не тратить, а тызаймись окружением наших трех красавиц актрис.

Он посмотрел на меня с благодарностью и протянул бумажку садресом.

Домой мы возвращались той же дорогой: сначала по темнымулицам индивидуальной застройки, потом через шумный сияющий огнями многолюдныйцентр города и снова по тихим немощеным улочкам.

– Танечка, я, кажется, нарушил ваш график.

– В смысле?

– Триста строк. Вы же их сегодня не написали из-за того, чтопошли со мной в гости.

– Значит, завтра придется сделать шестьсот. Не пойдукупаться, пока не сделаю, вот и все.

– Таня, это жестоко! – рассмеялся я. – Разве можнотак себя истязать? Приехать на море и запереть себя в четырех стенах.

– Вы не понимаете, Дима. Во-первых, это для меняудовольствие, а не каторга. А во-вторых, не забывайте, это деньги. Виздательстве мне платят по двести долларов за авторский лист, то есть задвадцать четыре страницы на машинке. Триста строк – это примерно восемьдесятдолларов, или в переводе на наши деревянные – триста пятьдесят тысяч. Сделалатриста строк – заработала. Понимаете? Очень стимулирует. И в-третьих, у меняИрочка. Она согласилась пожертвовать своей квартирой, чтобы я могла не размениватьсвою, только потому, что я пообещала ей заработать на новое жилье. И если яленюсь и не пишу, а Ира в это время стоит у плиты или стирает, можете себепредставить, как я себя чувствую.