– Ты ему разреши, пожалуйста, закурить, Петя, -перебила жена, наблюдая за сыном с обеспокоенностью. - Он ведь курить стал, тыне знаешь?

– Значит, куришь, Виктор? - спросил Бессонов, неприятноудивленный внутренне, но пододвинул на тумбочке папиросы и спичкисоседа-генерала. - Вот тут возьми…

– Мне восемнадцать, отец. В училище все курили. Я немогу быть белой вороной.

– И пьешь, видимо? Уже попробовал? Ну, откровенно, тыведь младший лейтенант, самостоятельный человек.

– Да, пробовал… Нет, не надо, у меня свои."Пушки". Можно? Тебе ничего? - быстро сказал сын и, краснея, подул впапиросу; спичку зажег по-особенному, по-фронтовому, в ладонях, как научился,должно быть, у кого-то в училище. - Представляю, - заговорил он живо, чтобыскрыть смущение, - что было бы, если бы ты раньше узнал. Выпорол бы?

Сын курил неумело, выпуская дым вниз, под койку, точно курилв казарме училища, опасаясь появления дежурного командира. Бессонов и женапереглядывались молча.

– Нет, - глухо ответил Бессонов. - После того случаяникогда. Ты разве считаешь меня… суровым отцом?

– А все-таки правильно тогда сделал, - сказал сын. -Надо было выпороть. Вот дурак был!

Он, смеясь, говорил это, вспомнив то, что теперь особенномучило Бессонова, - причиненная когда-то сыну физическая боль.

– Милые мои мужчины… Теперь у меня двое взрослыхмужчин! - тихонько воскликнула мать и сжала пальцами на одеяле кисть Бессонова.- Петя, происходит странное, будто без твоего участия. Виктор уезжает наВолховский, в неизвестную армию… Неужели ты не можешь ничего сделать, взять егок себе… в какую-нибудь свою дивизию? Хоть был бы на глазах. Ты понимаешь?

Он все понимал, больше, чем она, знал мотыльково-короткиесудьбы командиров стрелковых взводов и рот. Он не раз думал об этом и жестомуспокоения хотел погладить маленькую теплую руку жены, но сдержался вприсутствии сына.

– Сейчас я, Оля, как видишь, генерал без войска, -сказал Бессонов, внимательно глядя на сына, но обращаясь при этом к жене. -Когда будет реально ясно положение, я отзову Виктора, если, конечно…

Сын не дал ему договорить, поперхнулся дымом, замоталголовой отрицательно.

– Ну, нет уж, отец! Под крылышко к папе-генералу? Нетуж! И не заводи об этом разговор, мать! Может, еще в адъютанты к отцу? Орденаначнет давать?

– В адъютанты я тебя не назначу, а роту дам, - сказалБессонов. - А насчет орденов - без заслуг давать не буду. Хотя знаю, чтополучают их по-разному.

– Нет уж! В училище ребята только и спрашивали, стакими, знаешь, улыбочками: "Ну, теперь к папе?" Не хочу, отец! Какаяразница, где ротой командовать? Да у меня назначение в кармане. Мы четверо изучилища туда - вместе хотим. Вместе учились, вместе и в атаки будем ходить! Аесли уж что - судьба! Двух судеб не бывает, отец! - повторил он чьи-то, видимо,слышанные им слова. - Честное слово, мать, не бывает!

Бессонов лишь шевельнул пальцами под ставшей влажной ладоньюжены, она тоже молчала. То, что сыну казалось сейчас ясным, простым, то, чтотак возбуждало его ожиданием новой самостоятельной жизни, боевого товарищества,решительных и, конечно, победных атак, Бессонову рисовалось в несколько иномсвете. Он хорошо знал, что такое поле боя, как некрасива бывает порой смерть навойне.

Но он не имел права говорить сыну все, опытно и приземленноразрушать в нем наивную иллюзию молодости. Да тот сейчас и не воспринял быничего. Виктор явственно чувствовал одно: как пленительно похрустывало вкармане новой его гимнастерки предписание о выезде на фронт. Да, сама войнабыла вправе внести реальные поправки.

– Судьба, - повторил Бессонов. - Ты говоришь, Виктор,судьба. Но судьба на войне все-таки не индейка. А это, как тебе ни покажетсястранным, каждый день ежеминутно… преодоление самого себя. Нечеловеческоепреодоление, если хочешь знать. Однако не в этом дело…

– Да, не в этом дело, не будем лезть в дебри философии!- беспечно согласился сын и спросил, указывая на забинтованную под одеялом ногуотца: - А ты как, ничего теперь? Скоро отсюда? Представляю, какая скучищалежать здесь! Сочувствую, отец! Не болит?.. О, ч-черт, время!.. Меня ребятаждут. Мне пора на вокзал! - и взглянул на часы; по этому его движению можнобыло понять, что он еще не представляет, что такое боль, не может даже представитьсаму возможность боли.

– Надеюсь, выберусь отсюда, - сказал Бессонов. - А тывот что: матери пиши. Хоть раз в месяц.

– Четыре раза в месяц, даю слово! - Виктор встал, почтисчастливый при мысли, что скоро наконец сядет в вагон со своими училищными друзьями.

– Нет, два раза, Витя, - поправила мать. - И больше ненадо. Я буду хоть знать…

– Обещаю, мама, обещаю. Пора, поедем!

И было еще - запомнившееся.

Перед уходом сын постоял, улыбаясь, в нерешительности, незная, поцеловать ли отца (в семье не было это принято). И не решился, непоцеловал, а по-взрослому протянул руку

– До свидания, отец!

Однако Бессонов, стиснув хрупкую кисть сына, притянул его и,подставив худую, выбритую, как всегда, щеку, хмурясь, сказал:

– Ладно. Не знаю, когда еще увидимся, - война, сын. Онвпервые за весь разговор назвал его "сын", но не с той интонацией,какую вкладывал Виктор в слово "отец".

Виктор неловко ткнулся губами в край его рта, и Бессоновпоцеловал его в горячую щеку, ощутив сладковатый запах чистого мальчишескогопота от его гимнастерки. Сказал:

– Поезжай! Только помни: стариками осколки и пулибрезгуют. Они таких, как ты, ищут… А надумаешь - пиши, роту тебе найду. Ну, нипуха тебе, ни пера, младший лейтенант!

– Кажется, говорят, "к черту", отец?..Выздоравливай. Я после первого боя напишу!

Он засмеялся, провел рукой по ремню портупеи, расправилскладки аккуратной комсоставской гимнастерки и, с удовольствием оправив сияющуюжелтой кожей кобуру пистолета, подхватил со спинки кровати новенький, хрустящийплащ, проворно перекинул через руку В тот же момент что-то с дробным стукомпосыпалось на солнечный пол палаты. Это были свежие, золотистого блеска патроныдля пистолета ТТ. Ими были набиты карманы Викторова плаща. После окончанияучилища патронов выдавалось только по две обоймы, а он каким-то образом сумелувеличить их запас, которого хватило бы ему на многие месяцы войны.

Отвернувшись к окну, Бессонов ничего не сказал. А матьпроговорила жалким голосом:

– Что это? Зачем тебе столько? Я помогу.. сейчас. Вамстолько выдали?

– Мама, я сам… Подожди. Это так, на всякий случай. Сын,немного смущенный, стал быстро собирать с пола патроны, а когда выпрямился,заталкивая их в карманы, увидел еще один, откатившийся, и, оглянувшись на отца(тот смотрел в окно), носком своего хромового сапожка легким ударом послалпатрон куда-то в угол, со счастливым лицом вышел, как на прогулку, весьпраздничный, весь игрушечный, младший лейтенант, в хрустящих ремнях, сновеньким плащом, перекинутым через руку.