Хватаюсь за стену, внезапно почувствовав дурноту. Я вполне переживу, если не буду ни первой, ни даже сорок первой. Я понимаю, что будут брокеры, которые меня опередят, и ко всем конкурентам отношусь спокойно. Но есть одно исключение – Эмили Ланге, моя наставница, она же предательница. Да, после моего развода с Брайаном она взяла меня под свое крыло, предложила место помощницы. Да, она научила меня многому из того, что я знаю и умею в своей профессии. Но шесть лет назад, в баре, мы отмечали крупную продажу и перебрали с шампанским. Ей захотелось облегчить душу, и она призналась, что еще тремя годами раньше переспала с Брайаном. Он приехал в Нью-Йорк искать для нас жилье и обратился к ней за помощью, а мы с девочками ждали его в Мэдисоне. Эмма, видимо, надеялась, что, за давностью произошедшего и принимая во внимание ее раскаяние, я прощу ей этот «один раз», но она ошиблась во мне, своей протеже.

– В твоем распоряжении выходные, – говорит Картер. – В понедельник после обеда жду тебя на работе.

Открываю рот, чтобы потребовать хотя бы три полных дня, но, подумав, прихожу к выводу, что для анализа своего прошлого мне и не потребуется много времени. Быстро повидаю отца, может быть, загляну к Молли. Главная цель поездки – найти Кристен. Площадь всего острова – меньше четырех квадратных миль, а Энни прочесывает его уже три дня. Сегодня вечером я приеду, и мы доведем дело до конца. Вдвоем обыщем те уголки, куда она еще не успела добраться. А завтра вечером полетим обратно в Нью-Йорк – либо с Кристен, либо с твердой уверенностью в том, что моей пропавшей дочери на острове нет.

– Хорошо, в понедельник буду.

Благодаря Картеру мне не придется искать предлог, чтобы побыстрее унести ноги из этого проклятого места.

Уменя такое ощущение, будто земной шар накренился и я против собственной воли соскальзываю в другой мир – на бесплодный остров, где все внушает мне ужас. Вечер. Я стою на краю сейнтигнасского пирса, глядя на окруженный водой клочок суши, который когда-то был моим домом. На небе, как оспины, высыпали звезды. Воздух так неподвижен, что услышишь, если моргнет летучая мышь.

В серебристом свете луны различим «ледяной мост» – тропа, обозначенная мертвыми прошлогодними елками. Дорога, ведущая к обледенелой ничьей земле. Этот остров – жестокая тварь, особенно зимой. Он похож на одинокую старуху, которая потеряла всех, кого любила. Только вместо того, чтобы тянуться к людям, она окружает себя ледяным рвом, чтобы никто не мог ни подойти слишком близко, ни отойти слишком далеко. Мои дочери сказали бы, что я такая же.

Я всегда ненавидела здешнюю весну. С повышением температуры передвигаться по «мосту» становится слишком рискованно, но паромы начинают курсировать только через несколько недель, когда на остров с материка устремляются туристы и хозяева дорогих летних вилл. В эту пору я страдала от одиночества и от чего-то близкого к клаустрофобии: мне казалось, будто меня заперли. Мама чувствовала себя так же.

Замерзнув, пытаюсь застегнуть куртку, но молния заедает. Пальцы не могут с ней совладать. Внезапно я опять превращаюсь в неуклюжую десятилетнюю девочку. Вижу, как вспыхивает от раздражения лицо отца: «Думаешь, кто-то всю жизнь будет тебя одевать и раздевать?» – «Нет», – говорю я вслух и рывком застегиваю молнию. И зачем только я сюда приехала? Наверное, сошла с ума. Но нет, все правильно. Нужно найти Кристен и помириться с Энни – это то, что имеет значение.

Когда мне было десять лет, мы переехали из каменного коттеджа в Милуоки (штат Висконсин) в летний домик, принадлежавший маминой семье. Отец, сорокапятилетний капитан грузового судна, ошибочно полагал, что, если он бросит прежнюю работу, устроится паромщиком и перевезет нас на богом забытый остров, нам всем это пойдет на пользу. Он устал неделями болтаться вдали от дома. Он был нужен жене и детям.

После переезда я поняла: прежней моя жизнь уже не будет. И я не ошиблась. Мама, красивая женщина, мечтательница, любившая книги и музыку, не могла привыкнуть к этому острову, который по полгода существовал в изоляции от всего мира. В первую же весну, в апреле, она исчезла в ледяной воде близ Соснового мыса – северной оконечности острова. Тело нашли только через шесть дней. Поползли слухи, но я им не верила. Мама отважилась на рискованное путешествие, чтобы наполнить наши опустевшие кухонные шкафы. Сейчас, по прошествии многих лет, я по-прежнему убеждена: она хотела уйти с острова, а не из жизни.

За два года я потеряла все: сначала друзей, потом мать, свойственное среднему классу обеспеченное положение и детскую наивность. Отец, честно говоря, и раньше не отличался заботливостью, а после смерти мамы, когда я особенно в нем нуждалась, совсем от меня отдалился – эмоционально и физически. Превратившись в грубого мужлана (мышцы, тестостерон и ничего больше), он растил двух дочек (совсем маленькую и почти подростка) совершенно бездумно. Вся мягкость, на какую он был способен при жизни мамы, улетучилась, уступив место горечи и озлобленности. Я боялась и стыдилась этого громогласного красноносого человека, который каждый субботний вечер напивался до бесчувствия. Человека, который неспособен улыбаться. Человека, который убил мою мать, привезя ее в это злосчастное место.

Здесь мне всегда было плохо. Судорожно глотаю воздух и смотрю вверх, словно ищу кого-то на небе. Хочется сказать: «Господи, помоги мне!» – но я чувствую себя не вправе обращаться к Богу за помощью после того, как полгода с Ним не разговаривала.

Боковым зрением замечаю в стороне от себя какое-то движение и вздрагиваю. Человек, сидящий на краю соседнего пирса, поднимается и машет мне рукой:

– Рики Францель?

Мне хочется крикнуть, что той девочки давным-давно нет, но я отвечаю:

– Э… Да. Вернее, Эрика Блэр.

Возле причала припаркован снегоход. Мое такси.

– Поехали, если готова.

Беру сумку и перехожу со своего пирса на берег, а с берега на соседний пирс. Интересно, долго ли этот человек в джинсах и кожаной куртке за мной наблюдал? Встряхиваю головой и прибавляю шаг. Подойдя ближе, узнаю Кертиса Пенфилда. В свое время я, как и другие школьницы, была безнадежно влюблена в этого парня, далеко не блещущего интеллектом.

– Как поживаешь, Рики?

Изгиб его губ напоминает гамак, в который так приятно заползти ленивым летним днем. Особенно если не знаешь, сколько человек нежилось здесь до тебя.

– Рада встрече, Кертис.

– Я тоже!

Даже при слабом свете луны я вижу, как поблескивают его глаза, изучающие меня. Светлые волосы чуть потемнели, но остались густыми и волнистыми. Он высок, строен и излучает уверенность в себе – как будто у него есть для этого основания.

– Как у тебя дела? – спрашиваю я, принимая шлем из его протянутой руки.

– Не жалуюсь. В прошлом году туристов понаехало много, как никогда. – Он берет мою сумку и прибавляет: – Давненько ты не наведывалась домой.

Разеваю рот, чтобы сказать: «Это место никогда не было моим домом». Но зачем обижать человека?