Я качаю головой:

– Ну и зря.

– Почему? Ему здесь хорошо.

Когда вдали показывается каркасный домик, в котором я выросла, мое сердце начинает стучать. В окне гостиной горит свет. Наверное, отец дремлет перед телевизором в своем кресле, а рядом на столике стоит пиво. Кроме Кейт, которую когда-нибудь, вероятно, причислят к лику святых, у него никого не осталось. И неудивительно. Даже Шила, вторая жена, не смогла терпеть этого человека.

Мы проезжаем еще два квартала. Кертис натягивает поводья, и лошадь переходит на мерный шаг.

– Придешь сегодня в «Мустанг»?

– Сегодня?

– Рики, еще только восемь часов, – он дружески подталкивает меня локтем, и я едва не теряю равновесие. – Ты обязательно должна прийти. Не лишай меня возможности угостить сестер Францель пивком.

– Спасибо за приглашение, но я приехала сюда не отдыхать. В понедельник снова должна быть в Нью-Йорке. Завтра уже лечу обратно. Не обижайся.

Кертис удивленно приподнимает бровь:

– Стоило ли ехать в такую даль ради одного дня?

– Ты мне вот что скажи… Моя дочь… Видишь ли, я получила странное письмо…

Останавливаюсь на середине предложения и достаю из кармана куртки фотографию Кристен, сделанную пару лет назад. Дочка лукаво улыбается, она уверена в себе, беззаботна и полна жизни. Сглотнув ком в горле, показываю снимок Кертису:

– Ты не видел ее в последнее время?

– Нет, – говорит он, и я замечаю в его глазах сострадание. – С лета не видел. Мне правда очень жаль.

Он считает ее погибшей, а меня, возможно, – сумасшедшей. Распрямляю плечи, прячу фотографию в карман и, прокашлявшись, отвечаю:

– Спасибо. Вообще-то, я приехала еще и за другой своей дочерью.

– За Энни?

– Да.

– Рики, сегодня утром я отвез ее в Сейнт-Игнас. Во второй половине дня она должна была улететь.

Поворачиваюсь к Кертису. Сердце бешено колотится.

– Нет… Ты, наверное, ошибаешься. Ты хочешь сказать, что она вернулась в Нью-Йорк?

Он пожимает плечами:

– Она собиралась ехать в аэропорт. Больше я ничего не знаю.

– Сестра была с ней?

Кертис хмурит брови:

– Нет.

Прикладываю руку ко лбу. Энни дома. Тогда где же Кристен?

– Кертис, отвези меня прямо сейчас к дому Уэса Девона. Это парень из Дартмута. Ты ведь его знаешь, да? Этой зимой он жил здесь…

Кертис мотает головой:

– Уэс уехал несколько дней назад. – Прежде чем я успеваю спросить, он прибавляет: – Один.

Ввосемь часов вечера Энни поднимается на борт самолета, который доставит ее в Париж. В Нью-Йорк она прилетела только после обеда и еле успела заскочить домой, чтобы взять паспорт и побросать в чемодан одежду. Отыскав свое место в салоне, Энни откидывается в кресле, надевает беспроводные наушники, закрывает глаза и слушает свою любимую женскую рок-группу «Пояс верности». Впервые за целый день она может расслабиться.

Хотя, разумеется, до полного спокойствия ей далеко. Живот подводит от страха, рука в сотый раз тянется к телефону. Но нет, Энни не будет звонить матери, не скажет: «Мама, я хочу домой!» Она осуществит задуманное, ведь это единственный способ разыскать сестру.

В «Фейсбуке» Энни оставляет для Кристен личное сообщение:

Лечу в Париж. Одна. Вот адрес. Ты можешь мне доверять. Я знаю, что ты беременна. Маме не скажу, обещаю. КРИССИ, ПОЗВОНИ МНЕ!!!

Энни убирает телефон со смешанным чувством надежды и страха. Не обманывает ли она себя? Не поступает ли по-свински, разрывая связь с матерью? Нет, матери на нее наплевать. Зато есть отец. С ним можно поговорить. Иногда. Сегодня утром Энни ему позвонила: сказала, что уезжает и что в очередной раз воспользовалась его кредитной картой. У него оставалось пять минут до начала игры в гольф. Пять вшивых минут.

– Значит, Париж? – сказал он. – Тебя ждут яркие впечатления! Позвони, когда долетишь.

Энни почувствовала пустоту. Ей можно было просто исчезнуть, и никто бы не знал, где она.

– Ты, наверное, хочешь узнать адрес профессора Барретта? – специально спросила она, чтобы устыдить отца.

– Да-да. Подожди. Сейчас найду, на чем записать.

– Не ищи. Скину эсэмэской. Пап, мама останется совсем одна… Ты проверяй время от времени, как там она, ладно?

– Конечно. – Помолчав, он прибавляет: – Энни, поставь вокруг себя границы. Это нужно для твоего же блага.

Отец, тетя, дедушка, даже Кристен – правильно ли они поступают, призывая ее быть независимой? Скоро Энни узнает. Граница, при помощи которой она решила от всех отгородиться, – Атлантический океан. Звонки и эсэмэски заблокированы. Следуя совету сестры, Энни отпускает мамину руку.

И все-таки отделаться от чувства вины не получается. Мама играет роль сильной женщины, но Энни видит, что ее улыбка, как рисунок на песке, может исчезнуть от малейшего дуновения. Поэтому рвать с ней контакт ужасно тяжело.

Энни массирует себе лоб, словно пытаясь стереть из памяти отцовское напутствие. Мама с ума сойдет, когда приедет на остров и узнает, что дочь улетела в Париж, не сказав ей ни слова. Обратиться в агентство и поработать за границей – первоначально это была идея тети Кейт, но даже она посчитала, что нехорошо уезжать, не попрощавшись с матерью. Энни постеснялась сказать: «Я подслушала ваш разговор и знаю правду». А правда такова: мать едет на Макино за Кристен, а на ту дочь, «которая жива», ей плевать.

На острове мама никого не найдет – это ясно. Разыскать пропавшую предстоит самой Энни. Только тогда она перестанет корить себя за то, что в то утро позволила сестре сесть на поезд одной. Кристен не хотела ехать. Все тянула со сборами, а Энни ее подгоняла. Да, Крисси вышла из дома, пока Энни искала альбом с цитатами, но почему она не побежала за ней? Она ведь обещала маме присматривать за сестрой и не сдержала своего обещания.

Стюардесса объявляет, что самолет готов к взлету. Все тело Энни напрягается. Она действительно уезжает! Опять забыв о том, что мамины звонки заблокированы, в последний раз проверяет телефон и обнаруживает эсэмэску от профессора Томаса Барретта – своего работодателя:

– Олив Барретт – как бы это сказать… проблемный ребенок.

Солен объяснила, какой у девочки характер и какие трудности она испытывает в общении с другими детьми с тех пор, как полтора года назад умерла ее мама.