Подписываюсь и указываю номер своего телефона. В этот момент в дверь стучат.

– Войдите, – говорю я и, сглотнув ком в горле, нажимаю «Отправить».

Входит моя красотка-сестра. Сейчас она больше похожа на студентку, чем на менеджера ресторана. На ней джинсы с прорезями, мягкие сапожки и свободная блузка. На запястье гремят браслеты. Распущенные темные волосы, длинные и прямые, подчеркивают стройность фигуры. В руках у нее два бокала. Один она протягивает мне:

– Будем здоровы!

Мы чокаемся. Делаю глоток: крепкий джин только слегка разбавлен тоником.

– Ну собирайся. Пойдем в «Станг», – говорит она, щеголяя местным молодежным сленгом. – Суббота, вечер. Там будут все.

Кроме Кристен. Если даже она на острове, что вряд ли, ей еще нет двадцати одного года. А при мысли о встрече со старыми друзьями, которые давно стали мне чужими и с которыми у меня нет ничего общего, меня просто передергивает. Кажется, я уже слышу их идиотские соболезнования: «Ах, как жалко! Но что поделаешь, если судьба такая…»

– Кейти, уже поздно.

– Полдесятого – это разве поздно? Не выдумывай. Пойдем. Давай живенько!

Я никогда не умела говорить сестренке «нет». Может быть, потому что, когда мы с ней остались без матери, она еще только-только начинала говорить. Каждый раз от ее крика: «Мама!» – у меня разрывалось сердце. А может, дело в ее ангельском характере, который сочетается с темпераментом байкерской девчонки, – благодаря этому коктейлю она кажется живее, эмоциональнее и энергичнее всех нас. Как бы то ни было, Кейти – единственный человек, который всегда имел и будет иметь надо мной власть.

Я встаю, для порядка издав преувеличенный стон:

– Ты ведь все равно не отвяжешься!

Направляюсь к двери, но Кейти меня останавливает:

– Ты же не пойдешь в таком виде?

– Каком «таком»? – хмурюсь я, оглядывая себя.

Кейти морщится:

– Ну… риелторском. Не обижайся.

– Эй! Вообще-то, этот костюм стоит больше восьмисот долларов. К твоему сведению, он от Кристиана…

– Извини, сестричка, но здесь всем плевать, одеваешься ли ты в дорогом бутике или в дешевом супермаркете, – говорит Кейт, подходя к шкафу и оглядываясь на меня через плечо.

– У меня ничего нет, кроме этого костюма. Только жакет, который я берегу для обратной дороги.

Сестра оглядывает меня, потирая подбородок:

– Ладно. Сбрасывай пиджак.

Поколебавшись, снимаю блейзер и вешаю на стул.

– Ого! Какая ты худая!

– Спасибо. У нас в Нью-Йорке это комплимент.

– А то как же! – Она наклоняется и расстегивает пуговицу на моей блузке. – У меня девиз: «Чем тяжелее день, тем глубже вырез».

– Хватит! – говорю я, прикрывая грудь. – Можешь считать меня сумасшедшей, но я считаю, что лучше выглядеть как риелтор, чем как проститутка. Там, где я живу, имидж важен.

– Вот именно. Сегодня ты живешь на Макино, а не на Манхэттене, – смеется Кейти и указывает на мои волосы. – Зажим давай оставим дома. А то с этим пучком ты похожа на бабушку Луизу.

Дотрагиваюсь до своей приглаженной головы:

– Не много ли на сегодня комплиментов? Не боишься, что я заважничаю?

– Ничего-ничего. До президента тебе еще далеко. А напоследок я все-таки скажу, что ресницы у тебя потрясающие. Как будто накладные.

Приосаниваюсь:

– Спасибо. Вообще-то, я их нарастила.

Кейт склоняет голову набок:

– Правда? Ни за что бы не сказала!

Пристально на нее смотрю, пытаясь определить, не издевается ли она, но сделать вывод не успеваю: взяв свой бокал, сестра выходит из комнаты и гасит свет.

– Пошли! Я сказала папе, что мы придем. Он, наверное, будет нас ждать.

Сердце опять прибавляет темп. К встрече с отцом я не готова.

– Погоди, – говорю я, останавливаясь посреди темной комнаты. – У меня… голова разболелась. Ты иди пока одна. А я тебя догоню. Может быть.

Кейти стоит в слабо освещенном коридоре. На ее лице не злость и не раздражение, а то, что гораздо хуже, – разочарование.

– Рик, ты исчезаешь, – шепотом произносит она. – Тебя уже почти не видно.

Десять часов. Проглатываю последнюю оставшуюся таблетку успокоительного, заползаю под прохладную простыню и закрываю глаза, но заснуть не могу. На острове слишком тихо. С улицы не доносится шум машин, не просачивается свет. А Кейт, наверное, ждет меня в «Мустанге». Может быть, она сказала своим друзьям, что я приду.

Поворачиваюсь на бок. В ушах звенят слова сестры: «Рик, ты исчезаешь…» И давно ли, интересно, я начала выцветать?

Половина первого. Отец наверняка уже поковылял домой. Я одеваюсь и иду к двери.

От дома Кейт до «Мустанга» пять минут ходьбы. Повернув за угол, слышу буханье бас-гитары. Эти звуки одновременно привлекают и отталкивают меня. У входа ошиваются человек десять, и мой взгляд первым делом падает на лицо Кертиса Пенфилда.

– Рики! Я знал, что ты придешь!

Еще бы, Кертис! Разве я могла устоять перед твоим очарованием! Прежде чем я успеваю поставить его на место (мол, я пришла сюда только из-за Кейт), он разворачивается и, пахнув на меня хвойным одеколоном, кричит:

– Эй, народ! Поглядите-ка, кто к нам приехал из самого Нью-Йорка! Наша Рики Францель!

Я сжимаюсь: всеобщее внимание почти так же неприятно мне, как и имя, которое я сменила двадцать лет назад. Толпа надвигается на меня. Чувствуя сильное сердцебиение, здороваюсь с людьми, чьи улыбающиеся лица с морщинами и темными кругами под глазами смутно мне знакомы. Это мои старые приятели и приятельницы:

– Шерри, рада тебя видеть! Как поживаешь, Холли?

Уже почти успокоившись, я слышу женский шепот:

– Рики Францель? Ни за что бы не узнала! Она же была такая симпатичная!

Меня как будто мертвой хваткой схватили за горло. Кое-как избавившись от этого ощущения, приглаживаю волосы, по-прежнему собранные в пучок, и изо всех сил стараюсь сохранить на лице непроницаемую фальшивую улыбку.

– Я подумала, что вы могли бы помочь мне, – говорю я и лезу в карман за фотографией.

Глаза Кертиса смягчаются, он берет меня за запястье:

– Рики, не надо.

Я высвобождаюсь:

– Кто-нибудь видел мою дочь Кристен?

Медленно показывая всем снимок, я вижу, как меняются лица. Кто-то хмурит брови, кто-то нервно переглядывается, две женщины шепчутся.

– Мы все видели Кристен, когда она приезжала сюда на каникулы, – говорит пухлая брюнетка. – Но мы думали…