Жизнь деревенская текла, август наливался спелостью, какяблоки, козы еще пуще толстели, утренние дороги стелились под ноги Алёне,количество плюща на стенах уменьшалось. Порой она не могла добраться доособенно высоко забравшихся побегов, и тогда приходилось тащить раздвижнуюлесенку, такую старую и шаткую (может, даже столетнего возраста), что назватьее привычно стремянкой язык не поворачивался. Музейная редкость ходила подногами ходуном, Алёна старалась не смотреть вниз, а иногда даже звала Марину подержать«эту пакость». И вот наконец практически все плети были ободраны, осталасьтолько одна, повисшая над водостоком. Алёна ходила, ходила вокруг да около,придумывая, что можно поставить на стремянку, чтобы и жизнью не рисковать, и доплюща добраться. И вдруг до нее дошло, что она напрасно ломает голову: к тойплети можно подлезть со стороны крыльца.

Она обежала дом (истребление плюща велось со стороны двора,отчего-то именно там он чувствовал себя привольней всего), вышла на крыльцо ивзобралась на каменную скамейку под водостоком. Потянулась… Нет, не достать.Да, незадача… и стремянку на скамью не поставишь – раздвижные ножки шире, чемскамья. Так, а если взобраться на столбик ограды? Он каменный и всяко надежнейстремянки.

Хорошо иметь такие длинные ноги. Р-раз, два – и Алёна ужепочти на высоте второго этажа. Ого, снизу и не видно было, что водосток такгусто заплетен плющом. Теперь понятно, почему во время дождей потокиустремляются не в водосточную трубу, а прямо на скамью внизу, которая вся мхом порослаот сырости. Плющ просто-напросто забил водосток! А желоб сделан очень разумно –он широкий, каменный, глубокий… Тоже XIV век, само собой. Алёна вынула из-запояса предусмотрительно сунутые туда перчатки и взялась за тугие побеги плюща.Рванула, помня, как крепко вцепляется он в стены, – и едва не свалилась: целыйбукет плетей легко оборвался и остался в ее руках. Оказывается, плющ не закамень цеплялся, а за какую-то тряпку, сунутую в водосток. Ну и шуточки! Комупонадобилось сюда ее совать? А может, она со второго этажа свалилась? Скажем,кто-то что-то уронил из окна. Пыль вытряхивал – и уронил и поленился доставать.Вполне вероятно! Куда тряпка упала – не заметил.

Стоп-стоп! Так, а ведь и не тряпка вовсе, а какая-топрорезиненная ткань, да еще вдобавок в нее что-то завернуто… Банка! Стекляннаябанка с притертой крышкой!

Таких банок темно-желтого цвета стояло на шкафу в кухне пятьштук. Алёна с Мариной еще в позапрошлом году нашли их на чердаке, вымыли иводрузили на шкаф. Банки обладали поразительной герметичностью. Алёна сунула водну из них только что купленный лавровый лист и веточку тмина (во Франциилаврушка продается отчего-то только в сочетании с тмином), и теперь, стольковремени спустя, он выглядел как молодой, а лавровый листочек, забытый в шкафу,вылинял и иссох. Увидев эти банки, зашедшая как-то в гости соседка Жанин, женадобродушного Жоффрея, разохалась: точно такие были когда-то у ее свекрови, ещес довоенных времен, но потом все как-то побились, а ведь это совершеннонеобыкновенная посуда. Жанин так причитала, что Марина расщедрилась и подарилаей одну банку. Подарила бы и больше, но ведь и банки, и сам дом ей непринадлежали. Правда, Брюны, его хозяева, окончательно забыли свою бургундскуюсобственность, но все же Марина и Морис всего лишь снимали очаровательныйдомик. Переговоры о покупке шли, но еще не завершились, так что Маринараспорядилась чужим добром. Но радость Жанин была такой искренней!

– Слушай, – сказала Марина после ее ухода, – а что, еслимадам Брюн помнит, сколько банок было на чердаке? Приедет и увидит, что их нешесть, а пять?

Марина окончила в Сорбонне юридический факультет, сейчасготовилась к экзаменам на звание адвоката и по этому случаю заделалась страшнойзаконницей.

Алёна утешила ее, мол, вряд ли мадам Брюн помнит такуюерунду, как количество стекляшек, стоявших на чердаке, но у Марины при взглядена верх шкафа, куда были водружены оставшиеся банки, делалось такое озабоченноевыражение, что сейчас Алёна искренне порадовалась находке. Шесть было – шесть ибудет! И радость ее в первое мгновение даже заслонила изумление: да кому же изачем понадобилось засунуть банку в водосток? Вот уж ее-то совершенно точно немогли нечаянно уронить из окна второго этажа – она же вдребезги разбилась бы.Спрятали, именно спрятали, обернув сначала куском прорезиненной ткани. Ипрятали, кстати, совсем не банку, а то, что лежало в ней. Оно тоже обернутокуском прорезиненной ткани. Свернуто в трубку. Что-то вроде тетрадки.

Как достать? Нужно достать!

У Алёны даже руки затряслись от волнения и нетерпения. Имысли не возникло в голове – кому-то сказать о находке. Марину, к примеру,позвать. То есть, если бы она нашла пачку денег или россыпь золотых монет,разумеется, заорала бы, позвала: клад, мол. Но тетрадь… Нет. Нет! Рот будтосудорогой свело. Наша героиня силилась выдрать из банки сверток, но никак немогла. Черт, разбивать придется… Она уже была готова грохнуть банку о крайводостока, но одумалась. Тогда находку в тайне сохранить не удастся. Надо набратьсятерпения. Спуститься тихонько, чтобы никто не видел, чтобы никто не понял…

Ее вдруг словно ткнуло чем-то острым в спину. Алена резкообернулась – невдалеке, прислонившись спиной к каменному основанию небольшойchapelle [17], стоял мужчина лет сорока в джинсах и линялой, некогда бывшейсиней майке. У него была весьма неожиданная здесь, среди темноволосых и смуглыхбургундцев, внешность типичного крестоносца-северянина. Его бритая головаблагородной формы так и просилась под шлем с плюмажем, а свирепый чеканныйпрофиль должен был наводить ужас на сарацин, которым довелось бы увидеть его заподнятым забралом… И для многих, без сомнения, это было бы последнее, что ониуспели разглядеть в своей злосчастной сарацинской жизни.

«Lumen coelum, sancta rosа [18]!» —

Восклицал он, дик и рьян,

И как гром его угроза

Поражала мусульман.

Без Пушкина Алене никуда, уж конечно. Кстати, вроде бы онауже видела мужчину, его лицо… причем именно под шлемом…

А вот и нет. Не под шлемом, а под каскеткой, повернутойкозырьком назад. Да ведь он же – тот тракторист, который пристально и недоброразглядывал ее на дороге в Нуайер! Сейчас смотрит тоже пристально, но отнюдь ненедобро. Ну да, стоит внизу, и Алёнины ноги – главный объект его созерцания.Невозможно, просто невозможно недобро смотреть на женщину с такими невероятныминогами! И выражение серых глаз у него растерянное. Похоже, он сожалеет, что невоздал должное даме, когда она была нынче утром поблизости от него.

Алёна, честно сказать, тоже жалеет, что бегала так быстро.Дождь дождем, но…