– Что случилось? – насторожилась я. Что и говорить, мой нюхна такие дела не притупился с годами. Как говорится, vieux boeuf-sillon droit[16]. – Ты во что-то такое замешан?

– Ну, мы вели переговоры с одним человеком… – пробурчалБагарёр. – Я был не прочь поставить на будущее лето на окраине моего лесамодуль и поселить там полсотни крепких черных парней-нелегалов. Они вкалывают,как кони!

– Куда тебе столько? – засмеялась я. – Или внаем окрестнымфермерам собирался сдавать?

Глаза племянничка снова вильнули, и я поняла, что опятьугадала.

– И ты боишься, что кто-то пронюхал про твои планы иподослал русскую девку, чтобы она раздула кампанию в международной прессе отом, что французы готовы возродить времена рабства? – прищурилась я. – Похожена криминальный сериал. Хотя очень может быть, что похоже также и на правду.Сходи, сходи к Жоффрею, да поскорей. Хотя, если дело обстоит именно так, врядли он что-то точно знает.

Багарёр мрачно кивнул и ушел, а я вдруг почувствовалажелание вернуться к своему старому дневнику. Ну уж если у меня нет дневникаНиколь, перечту хотя бы свои старые записи. Но тут вспомнила, что всеуничтожено…

Пришлось для развлечения хотя бы записать события дня. И вотчто заметила сейчас: если вначале, когда мое перо только зацарапало по бумаге,я писала и впрямь comme un chat, то сейчас почерк окреп, рука разработалась,строки получаются очень аккуратные, почти как раньше.

Однако быстро же восстанавливаются забытые навыки даже присамой малой тренировке!

Интересное наблюдение… Кто знает, может быть, мне удалось быточно так же быстро восстановить и некоторые другие мои навыки, пока прочнозабытые?

Да, я о них забыла, но ведь никогда не знаешь, что можетпонадобиться вспомнить…

Жизнь порой горазда на такие открытия, что можно только дивудаваться. Ставит все с ног на голову, опрокидывает вверх тормашкамипредставления уж настолько устоявшиеся, что, можно сказать, они были впитаны сматеринским молоком. Вот, к примеру, плющ. Романтичнейшая штука! Ограда, увитаяплющом… плющ струится по стене замка… принц, цепляясь за плети плюща, влез вбашню, где томится прекрасная принцесса… Краси-и-иво!

И очень вредно для ограды, для замка и для башни. Плющ – онведь не просто так стелется, ползет и вьется. Он цепляется за стены,просто-таки вгрызается в них своими крохотными побегами-шупальцами – и начинаетдля собственной жизни высасывать из них влагу. Всякая стена либо оштукатурена,либо скреплена цементным раствором. Во всяком цементе есть влага. Сколько еетам – вопрос другой. Видимо, плющу хватает. Он, получается, неприхотлив, хоть иалчен. Под разрушительным действием малюсеньких щупалец крошится цемент,отваливается штукатурка, из пазов выпадают мелкие камушки, большиерасшатываются… Нет, серьезно, оказывается, плющ – страшное существо! Можетбыть, чтобы обрушить дом, ему нужно ОЧЕНЬ много времени, но изуродовать любоездание, облупив его и заставив штукатурку обвалиться, – ему раз плюнуть.

Алёна не поверила, когда Марина поведала ей жуткую историю оплюще-разрушителе. Тогда она подвела Алёну к стене дома и оторвала однукрасивую темно-зеленую плеть. Отодралась только макушечка: прочая часть плетивцепилась в камень мертво. С трудом поддели ее и оторвали по кусочкам. Сталивидны хищные щупальца – и разрушенная, отслоившаяся штукатурка. Из пазовпосыпались мелкие камешки – там, в глубине, цемент уже превратился в труху.

– Впечатляет? – спросила Марина.

– Впечатляет… – покачала головой Алёна.

С тех пор очистка стен дома и ограды от плюща превратилась вее ежедневную обязанность гостьи. Очень приятную, кстати. В ее труде что-тобыло этакое… основательное. А она любила основательный труд. Крылечко там выложить,плющ вековой ободрать во имя сохранения раритетного мулянского домика… Звучитгордо!

Впрочем, особенно предаваться монументальному труду временине было. Марина готовилась к экзаменам, которые ей предстояло сдавать уже всентябре, и Алёна почти все свободное время занималась с девчонками. Занятиесостояло в чтении русской классической литературы (сказок), в рисованиибесконечных собак, коров и лошадей, которых девчонки потом с упоениемраскрашивали, а также в прогулках по Муляну. Каждый день ходили кормить коз натак называемую нижнюю дорогу. Она была непроезжая, упиралась в старую,заброшенную давным-давно мельницу, и красота там царила просто какая-тонеправдоподобная. Не хочется говорить банальности, но ей-ей, так и казалось,что из зарослей (увитых, к слову, плющом!) вот-вот выглянет Белоснежка(по-французски Blanche Neige, Белый Снег) в сопровождении всех своих семигномов…

Кстати, не стоит думать, будто козы умирали от голода. Онибыли вполне сытенькие, весьма упитанные и паслись на обширной лужайке. Кругом визобилии валялись яблоки-паданцы, но им было куда приятней брать клевер икалендулу из рук восторженных девчонок. Очень нравилось им ласковое обхождениеи выкрики:

– Козы́! – именно так, с ударением на последнем слове:Лиза отдавала дань своему французскому происхождению. – Вы ешьте, ешьте,пожалуйста! За маму, за папу…

А Танечка добавляла:

– И за меня.

Коза – которая женского рода – была очень сильно беременна.Лиза, глядя на нее, сочувственно говорила:

– Ой, какая ты толстая! Ну ничего, ты скоро козленочкомстанешь. А ты, козел, так и останешься козлом!

Алёна хохотала так, что не было ничего удивительного, еслини Белоснежка, ни семь гномов не появлялись: она их распугивала…