в своих интересах, используя всевозможные доступные средства. В отличие от своих соперников Фридрих обладал силой воли, решительностью и способностью быстро действовать. К тому же его армия была готова.

Фридрих считал, что, помимо юридических формальностей, торгов, расчетов краткосрочных тактических возможностей и выгод, существует еще вопрос, который пока не рассматривается в канцеляриях Европы, но значит много. Почему, мог спросить он, Австрия и дом Габсбургов должны иметь в этих делах более весомый голос? Силезцы не являются австрийцами. Они расколоты но религиозному принципу и к Австрии не ближе, чем к Пруссии. Кто решил, что Вена управляет ими справедливее и лучше, чем это сделает Берлин? Разве не следует принимать во внимание их собственные интересы? И Фридрих в скором времени даст ответы на свои невысказанные вопросы, проведя в Силезии значительные реформы и намного повысив эффективность деятельности администрации после того, как власть Пруссии над провинцией будет утверждена. Его репутация умелого правителя возникла в Силезии, несмотря на то что имелись проблемы с церковными властями; несмотря на недовольство силезских протестантов, так как король был совершенно беспристрастен и не дал им преимуществ, на которые они рассчитывали. Фридриха мучил еще один вопрос: почему именно Австрия должна играть первые роли в Германии? Он часто заявлял в письмах, что будет всегда защищать законные нрава Австрийского дома, при этом прусский король не лицемерил. Но подчеркивались именно законные права. Он всегда говорил, например, о приверженности духу Прагматической санкции; но отдельные претензии не отвечали его понятиям о справедливости.

Это — жизненно важный, основополагающий и неизбежный вопрос, признавали его открыто или нет. Фридрих Вильгельм в «Политическом завещании» писал, что действовал всегда осторожно, избегая конфликтов с Австрией. Будет ли эта деликатность — или малодушие — постоянным условием германской жизни? Политика Габсбургов, которую объявляли нацеленной на общегерманские и имперские интересы, чаще отражала интересы одной Австрии. Фридрих считал силезский вопрос местным внутригерманским делом. Однако обстановка накалилась во всей Европе. Любой серьезный выпад против Австрии, будет расценен другими государствами как шанс. Вмешательство Франции может повлечь определенные действия со стороны Британии, где кое-кто с нетерпением ожидал начала столкновений между Британией и Испанией на море, в которые окажется втянутой Франция в качестве союзницы Испании. Молодой король Пруссии зажег спичку, а обоз с порохом был очень длинным.

Специальное посольство Фридриха к Марии Терезии ничего не добилось. Письменные инструкции графу Готтеру были подписаны 8 декабря 1740 года, но еще до того, как его приняли в Вене, прусская армия уже перешла границу. 10 декабря Фридрих прозрачно намекнул австрийцу Ботта, что именно произойдет. Монарх-философ обнажил шпагу, и, хотя он заявлял, что его намерения миролюбивы, началась Первая Силезская война.

Часть II

1740–1750

Глава 4

МОЛЬВИЦ-ГРЕЙ

Силезские войны, по определению Фридриха, были «войнами за интерес». Позже они станут «войнами из предосторожности». Он знал, что пройдет много времени, прежде чем (‘го обладание Силезией признают, поэтому, если возникнет угроза, ударит первым. Фридрих осуждал «несправедливые» войны, но считал вторжение в Силезию справедливым и законным. Война для него, как и для других монархов того времени, была нормальным средством достижения цели. По устоявшимся в го время мнениям, вооруженные столкновения не должны вестись à outrance[50]. Они способствуют достижению ограниченных, но необходимых преимуществ.

Прежде чем принять решение о начале войны, монарх оценивал общеевропейскую ситуацию, какое место занимает его собственное государство, «соотношение сил». В 1740 году Фридрих сделал вывод, что ситуация в пользу Пруссии. Если дела затянутся и fait accompli[51] не будет принят как должное, Пруссии, несомненно, понадобятся союзники. Переписка Фридриха показывает, что он искал их повсюду, понимая, что Пруссии придется столкнуться лицом к лицу с Австрией не только на поле брани, если дело дойдет до этого, но и на переговорах, где правители делают расчеты и ведут торг по поводу краткосрочных или долгосрочных выгод. «Вес» Фридриха здесь должен неизмеримо возрасти после достижения ощутимого успеха — военной оккупации Силезии. Он надеялся, что это будет почти бескровная операция — мирный и приветствуемый населением марш прусской армии в глубь соседних территорий, которые по закону должны быть, известно им это или нет, лояльными Пруссии.

Поэтому Фридрих всячески демонстрировал оптимизм, хвастливо полагая, что весь мир в целом и Мария Терезия в частности согласятся с его доводами без обид и враждебности. Это был не акт агрессии против другого государства, а всего лишь вступление в нрава на территориях, которые смерть императора вверила в законное владение Фридриха. «Мои намерения, — писал он посланникам в Вене Готтеру и фон Борке 12 декабря, — никогда не включали войну с королевой Венгрии и Богемии», — наоборот, всегда готов прийти на помощь. Ему понятны ее тревоги в отношении французов, баварцев. Но ситуация, в которой оказалась Мария Терезия, ясно предполагает, что придется пойти на определенные уступки — и разве предложения Пруссии бессмысленны? Эта позиция, говорил он своим представителям, должна отстаиваться в Вене. Письмо заканчивалось на весьма оптимистичной и неприкрыто реалистичной поте. Король уезжал из Потсдама, чтобы встать во главе 30 000-й армии, готовой для вторжения в Силезию. Через четыре недели в районе Берлина будет собрано еще 40 000 штыков для поддержки операции «contre tous сеих qui т’у voudraient traverser»[52]. Это должно убедить всех, главный аргумент — прусская армия.

Позиция Фридриха относительно кандидатуры на имперский престол была известна. Готтер в Вене был уполномочен заявить, что Пруссия готова поддержать супруга Марии Терезии, Франца Лотарингского[53], если остальные вопросы решатся к всеобщему удовольствию, что казалось маловероятным, а прусский король не собирался отдавать свой голос просто так. Франц встречался с Фридрихом ранее, когда приезжал в Берлин на церемонию его помолвки. Два молодых принца подружились. Франц обладал большим обаянием. В его венах, как и у Фридриха, текла кровь Стюартов. Личная симпатия, однако, если не считать родственных отношений, связывающих большинство европейских монархов, не оказывала серьезного влияния на политику. Немногие из германских монархов хотели иметь герцога Лотарингского императором.

Предел между тем мог быть достигнут уже вскоре. В тот же день, когда Фридрих обращался к Готтеру и Борке с оптимистичными, но нереальными предложениями для Марии Терезии, он составил письменную инструкцию полномочному посланнику при баварском дворе в Мюнхене, Иохиму фон Клингграффену. В ней король ставил главной задачей Клингграффена поддерживать энергичную политику курфюрста Баварии по овладению наследием Австрии — и империи. Такая политика, писал он, может только исподволь поощряться