– Ко мне, – проговорила быстро. – Ко мне домой, это не оченьдалеко. Скорее, ну! – И побежала вверх по лесенке, ведущей к выходу из метро.

Так, на улицу… Какой теплый вечер, какая тишина звездная!Веет весной. Но сейчас не до красот природы. Скорее пересечь авеню Опера,нырнуть в узенькую улочку Терез, потом по Сент-Анн до рю де Пти Шамп, улицыМаленьких Полей. И вот она – рю де Ришелье. Справа огромное здание бывшегодворца знаменитого кардинала Армана дю Плесси де Ришелье – того самого дворца,в котором некогда снимался любимый фильм Фанни по любимому роману «Тримушкетера». Много лет в этом дворце размещалась национальная библиотека, хотя,говорят, ее теперь куда-то перевели, чуть ли не на окраину… да бог с ней!

Роман налетел сзади, схватил Фанни в объятия, притиснул ксвоим бедрам. Господи, да он уже расстегнулся, он уже готов… так готов!

– Я больше не могу! – выдохнул он в шею Фанни, слепо шаря поней губами. Ее огнем жгли эти лихорадочные поцелуи. – Не могу! Давай ляжем хотьпод кустами!

У Фанни все внутри так и запылало. Она огляделась, сознавая,что, если бы сейчас появился недавно приглашенный дьявол, она охотно продала бему душу даже не за молодость, а гораздо дешевле – за какое-нибудь подобиеложа, на которое можно свалиться вместе с Романом. За садовую скамейку,например.

Скамейку…

Напротив входа во дворец кардинала – маленький скверик сфонтаном: пять дородных полуодетых каменных дам изображают пять главных рекФранции. Сейчас фонтан выключен на зиму, но скамейки… скамейки никто на зиму неубирал! Конечно, сквер закрыт на ночь, но ограда невысока, ее можно легкоперешагнуть, только ногу повыше задрать.

Фанни перешагнула, Роман перепрыгнул – и вот оно,вожделенное ложе!

Даже несколько штук – на выбор, разных цветов.

Сейчас, впрочем, ничто не имело значения, кроме одного: лечьскорей, скорей…

Они не пошли далеко – повалились на ближайшую скамью, едваскрытую за кустом остролиста.

Фанни повалилась на спину, увлекая за собой Романа. Онрывком задрал ей юбку, схватился за резинку трусиков, потянул вниз – и вдругзамер.

– Ты что? – выдохнула она, задыхаясь от нетерпения.

– Я боюсь тебя, – тихо, хрипло и даже… как-то жалобнопроговорил он. – Я не знаю, я не умею, как…

– Скорей, ну! – простонала Фанни, сходя с ума от нетерпения.Однако Роман словно и не слышал: трогал кончиками пальцев края ее с готовностьюраскрытого лона, доводя до исступления этими прикосновениями и мучительнымшепотом:

– Можно к тебе? Пусти меня к себе, дай, а то я сейчас прямона тебя кончу, тебе трусики беленьким запачкаю…

От этих дурацких, нелепых, несусветных, непристойных,никогда прежде не слышанных слов Фанни зашлась в оргазме, чудилось, еще прежде,чем Роман проник наконец-то в ее лоно.

Они глушили крики, кусая одежду друг друга.

Потревоженный их возней остролист шелестел, шуршал, ронял наспину Роману красные твердые ягоды…

– Я сразу понял, что ты настоящая шлюха! – простонал Роман.– Ты не носишь колготки, а эти твои трусики, эти чулочки… Ну, еще, ну!

Удовлетворив первую жажду, они поднялись с немилосердножесткой скамьи, дотащились, цепляясь друг за друга, до дома Фанни – инаконец-то их лихорадочная, столь внезапная страсть обрела крышу и четырестены: надежную защиту от постороннего взора и ночного февральского ветра.

Внезапная, значит, страсть? Ну-ну…

* * *

Уже говорилось, что жена Валерия Константинова, Галина, работаламедсестрой в психиатрической лечебнице на улице Ульянова. Шизиков онанагляделась предостаточно, а потому сразу заподозрила что-то неладное вповедении мужа. Он сделался недоверчив, молчалив, угрюм, озлоблен. Он запрещалпосторонним (хороши посторонние – жена и сын!) дотрагиваться до своих вещей.Однажды избил сына за то, что тот нечаянно уронил со спинки стула висящий тампиджак… Вообще Константинов теперь свою одежду в шкаф не убирал, а вешалисключительно на стул, который ставил рядом с кроватью, и даже когда онзанимался с женой сексом, он… Ах да, пардон. Поскольку в советской стране сексане было, Константинов еще в советское время решил им не заниматься. И незанимался.

Галина, строго говоря, никогда не была довольна своимбраком. Это была маленькая, красивая брюнетка с пикантным (это слово раньшеупотреблялось почему-то исключительно по отношению к соусу, а между тем оно какнельзя лучше характеризует внешность некоторых дам!) личиком и обворожительнымиглазами, которые от нее унаследовал сын. Валерий же Константинов был красавцемнордического типа, хотя и не слишком высок ростом. Поженились Валерий и Галинане то чтобы по любви – скорее по необходимости завести семью. Ну и жили быхудо-бедно дальше – как все! – когда б не нашел Константинов эти злополучныебриллианты и не помешался бы слегка на этой почве.

Как говорят профессионалы, он стал неадекватен.Маниакально-депрессивный психоз – такой диагноз поставила Галина, которая всвоей психушке в диагнозах здорово поднаторела.

У нее была задушевная подруга Эмма. Они дружили с детства –когда-то жили в одном доме, потом тот дом снесли, семьи получили квартиры вразных районах, но Галина и Эмма продолжали видеться. Дружили только они –семьями не получилось. Эмма давно с мужем разошлась, осталась свободной,бездетной и дала себе клятву больше в такую глупость, как супружескиеотношения, не ввязываться. Деспот, алкоголик, грубиян, тупой, невежественный,совершенно не желающий понять и оценить, какое сокровище ему послала судьба, –таким был ее муж. Опять же и в постели – чурбан чурбаном! В знак полногоразрыва с прошлым Эмма сбросила с плеч и фамилию нелюбимого мужа – Ломакина,вернув себе прежнюю, то есть вновь стала Шестаковой.

Именно Эмме пожаловалась Галина на то, что с ее мужем что-топроисходит.

Эмма выслушала Галину, потом пару раз побывала уКонстантиновых… и вдруг сказала подруге:

– Он что-то от тебя скрывает. И до смерти боится, что ты обэтом узнаешь.

– Может, он себе бабу постоянную завел? – всхлипнула Галина.– Я и раньше подозревала, что он при удобном случае норовит нашкодить, а тут,может, влюбился?

– Если бы он влюбился, то у этой бабы дневал и ночевал бы, –резонно возразила Эмма. – А ты сама говорила, что с работы он сразу домой, повечерам и по выходным дома сидит, на дачу не ездит и по помойкам своим большене шляется.