Дело оборачивалось ещё одной стороной, я не мог отступиться. Я забыл обо всем – о самолюбии, о своем достоянии, я хотел одного – одержать победу. Я призывал на помощь осторожность со всеми её ухищрениями тонкостями! Я говорил: нужно попрать тщеславие. Я обещал отечеству партию оружия. Вот цель. Её необходимо достичь. Всё остальное – только средства. Если они не бесчестны, годятся любые, лишь бы они вели к цели. Мы сбросим леса наземь, когда чертог будет достроен. Не будем пока задевать этих господ!..»

А господа как будто нарочно испытывают его. Министр приглашает его на заседание Совета министров в восемь часов утра. Идти среди бела дня? Вряд ли этого подвига ждут от него. Он идет, захватив свой драгоценный портфель. Натурально, министр удивлен, когда он вдруг появляется в его кабинете. Они обмениваются любезностями:

– Мне не удалось добиться, чтобы вы соблаговолили назначить мне встречу менее опасную, чем прием в Совете. Я пришел спросить вас, сколь далеко, по-вашему, я должен зайти в моих объяснениях.

– Я не могу ничего предписывать вам. Вы будете выслушаны.

Его тут же обвиняют в том, будто он сговорился со своим голландским поставщиком, чтобы ружья никогда не попали во Францию. Он тут же раскрывает свой бездонный портфель и предъявляет достаточно веские доказательства, что это не более, чем клевета.

Министр финансов выходит, не желая с ним говорить. Министр иностранных дел задает идиотский вопрос:

– Почему эти ружья не доставляются в течение пяти месяцев?

Это уже издевательство, но Пьер Огюстен непреклонен. Он извлекает новые документы, которые обвиняют правительство и обеляют его. Он восклицает с торжествующим видом:

– Ну как?! Вы настаиваете по-прежнему, что ружья задерживаю я? Пока вы не дали торгового залога, которого требует мой поставщик, могу ли я вступать в напрасный спор с голландской политикой, когда не располагаю вашим содействием, вашей поддержкой? Могу ли я использовать торговый нажим без этого треклятого залога, который, в конечном итоге, обойдется Франции всего лишь в сумму банковских процентов? Вы что, прикидываетесь, что не понимаете меня?

Он выходит из себя. Он вступает на дорогу новых опасностей и наконец обвиняет министров в мошенничестве:

– Нет, не банковские проценты и даже не этот залог стопорят дело! Тут причина в грязных происках некоторых господ!

Он называет их имена, хорошо известные вступившим с ними в сделку министрам. Он восклицает:

– Право, можно подумать, что это из-за них на меня обрушились все беды. Я писал вам о них. Они посадили меня в тюрьму в надежде, что там я буду убит и что моя семья, доведенная до крайности, отдаст им оружие за бесценок, когда меня не станет, а они перепродадут его Франции втридорога!

Ну, он слегка ошибается. Едва ли они хотят связываться с его семьей, если он будет убит, поскольку пройдет много времени, пока семья вступит в права наследства, а враг ведь уже у ворот, и едва ли кто-нибудь может рассчитывать, что его остановят у селенья Вальми, а непогода заставит его отступить. Все-таки министр обличен. Это приводит его в раздражение. Он почти грубо выставляет этого слишком неудобного человека, заявив, что у него много дел. Но уже становится очевидным, что от него не отвяжешься, и ему назначают новую встречу, вечером на другой день.

Он удаляется в благородном негодовании и является всё с тем же портфелем, несмотря ни на что. Его сопровождают друзья и слуга. В приемной он заставляет слугу спрятать портфель под сюртук:

– Если со мной случится беда, не говори, что ты со мной, и немедленно уноси портфель. У тебя под мышкой честь моя и отмщенье!

Он входит на заседание Временного исполнительного комитета. Председательствует Дантон. Он говорит:

– Я подойду к делу как прокурор.

Он отвечает смело и весело:

– А я постараюсь выиграть его как адвокат.

Впервые и на один только миг встречаются два великих. Правда, долгая слава одного уже идет под уклон, а короткая слава другого ещё впереди. Тем не менее они достойны друг друга.

Процесс идет по всем юридическим правилам. Стало быть, начинается с опроса свидетелей. Министр финансов показывает, что означенный залог не предусматривается соглашением с мсье де Бомарше, которое он заключил с военным министром де Гравом, из чего следует, что речь идет о другом соглашении. Пьер Огюстен, пожалуй, самый опытный, самый прожженный в такого рода делах, возражает в качестве ответчика и своего адвоката:

– Если бы речь шла о точном подобии, к чему было бы заключать новое? Обстоятельства изменились. Я потребовал, чтобы мне либо вернули мои ружья, поскольку у меня имелись доказательства, что министры не интересуются ими, либо приняли разумные условия. Три объединенных комитета и два министра предпочли второе решение. Эти новые условия и вошли во второй договор. Следовательно, он и должен был быть другим.

Министр финансов не находит, что возразить. Дантон более всех в эти дни озабочен обороной отечества, а главное, он не собирается зарабатывать на этой поставке, а потому он задает один-единственный, зато самый важный вопрос: можно ли быть уверенным, что правительство получит эти ружья, если выдаст залог. Ответ, конечно, готов:

– Да, если только перестанут без конца вставлять палки в колеса, как это делали до сих пор!

– Допустим, мы вносим залог. Кто вернет нам эти деньги, если голландцы станут упорствовать и ружей не отдадут?

– Никто, поскольку вы вовсе и не должны давать денег, а должны только обязаться уплатить известную неустойку, если в назначенный срок не пришлете залоговую расписку с пометкой о доставке оружия, как это предусмотрено договором. Во-вторых, если Голландские штаты задержат оружие, залог отпадет сам собой.

– Но если это так просто, почему вы сами не дадите залога?

– Причина простая. Я поставляю оружие вам, и если после его в наших заокеанских владениях мне не привезут по небрежности или по злому умыслу залоговую расписку с пометкой о его получении, я лишусь возможности оказать на вас давление и, всем на смех, буду вынужден сам полностью выплатить этот залог. Его должен дать тот, кто заинтересован в оружии, кто использует это оружие по своему усмотрению и один может выдать на своих островах расписку в его получении. Тогда собственный интерес побуждает его соблюсти точность и в выдаче расписки о получении.

Для министра финансов эти выкладки звучат тарабарщиной. Пьер Огюстен имеет смелость указать ему на это прискорбное обстоятельство в присутствии Дантона, что может плохо кончиться для обоих. Оба сердятся, обмениваются колкостями, идущими и не идущими к делу. Министр поднимает и уходит, пробурчав на прощанье, что поручит кому-нибудь выяснить все обстоятельства и сделать ему доклад. Пьер Огюстен бросает вслед:

– Этим вы окажете мне удовольствие и честь!

В спор вступает министр иностранных дел и кончается новой отсрочкой с его стороны: