– В ожидании, пока прибудет залог, я потребую через нотариуса от голландского поставщика, чтобы он законным образом оформил передачу мне права владения и поставку оружия в самом Тервере. Но поскольку в Париже я имею дело с людьми вероломными, я хотел бы, чтобы вы засвидетельствовали, что когда я впервые увидел это оружие, вы осматривали его вместе со мной. Вы примете мою поставку в тот день, когда она будет получена мной от голландского поставщика, чтобы не возникло никаких подозрений, будто я подменил или похитил хотя бы одно ружье. Разве это не главный довод, с помощью которого в Париже возбуждают против меня народную ярость?

Все-таки наивный он человек. Ничто не отрезвляет его, даже полученный третий удар, который наносит любезный посол:

– Если хотите, вы можете избавить себя от этих хлопот. Мсье Константини привез мне рекомендательное письмо от министра Лебрена. Он просит вам предложить, чтобы вы уступили ему всю партию за семь флоринов восемь су за штуку, которые он вам немедленно выплатит золотом. Это всего на один флорин меньше, чем дает государство. Вы легко возместите этот убыток, избавившись от хлопот. Этому человеку явно доверяют министры. Он получил от них исключительное право на поставку правительству всего, что можно приобрести в Голландии. Очевидно, он не столкнется во Франции с теми трудностями, с которыми столкнетесь вы, во всяком случае, если верить его словам.

Посол представляется ему человеком чрезвычайно порядочным и образованным. Он пересказывает ему всю историю темных препятствий, которые каким-то фантастическим образом нагромождены перед ним. Он наконец осознает, как опрометчиво он взялся за это слишком опасное дело. Да, он раскаивается, что вышел из тени, в которой замкнул сам себя, лишь бы не задевать ничьих интересов. Но что поделаешь, он не смог устоять перед возможностью оказать услугу отечеству! И он не сдается:

– Мы ещё послужим Франции назло им всем! Только этим я утешаю себя! Однако скажите, в какой форме этот мошенник просил передать мне его предложения, чтобы я мог правильно судить о вещах.

– Он сказал приблизительно так: «Убедите вы этого Бомарше уступить мне свой груз на флорин дешевле, чем предлагает правительство. Если он станет торговаться, ему не поздоровится. А если он согласится, тотчас получит деньги в Антверпене». Мне пришлось напомнить ему, что я не уполномочен принимать этот груз для него. Он засмеялся: «В этом я не нуждаюсь. Я всё беру на свою ответственность». И ещё имел наглость прибавить: «Вы принимаете этого Бомарше у себя. Предупреждаю, это может вам повредить. Подумайте об этом, прошу вас». Он очень уверен в себе.

Вот теперь всё окончательно ясно. Тут ему нечего делать. Остается смириться, понести кое-какие убытки, получить своё золото, возвратиться с миром в Париж и вновь укрыться в спасительной тени, которая предпочтительна для каждого старого человека, тем более если этому старому человеку выпало несчастье доживать свой век в смутные, беспощадные времена.

Как бы не так! Жаждет человек отечеству послужить, несмотря ни на что:

– Передайте этому господину, что я с презрением отвергаю его предложения. Ему моих ружей не видать!

Он торопит посла поскорее отправиться в гавань, где всё ещё ждут погрузки три его корабля, и во что бы то ни стало завершить это дело:

– Франция получит эти ружья, но получит их от меня, и по той цене, по которой я их уже продал, ни одним флорином дороже. Эти разбойники не поживятся ничем!

Посол уклоняется:

– Подождем, пока прибудет залог. Я пишу министру, чтобы он выслал его.

Приходится ждать. Он ждет три недели. В конце четвертой он не выдерживает и шестнадцатого октября отправляет министру письмо, подвигнутый победой Дюмурье при Вальми. Он напоминает ему его обещания. Он извещает его о тех новых кознях мошенников, на которые натолкнулся в Гааге. В конце письма он торжественно прибавляет как истинный коммерсант и патриот:

«При первом известии о наших успехах, наши сто двадцать пять миллионов поднялись на пятнадцать процентов. Сейчас обменный курс тридцать шесть с половиной. Нужно быть за границей, чтобы понять, какое безмерное удовольствие приносят хорошие новости из Франции. Радость здесь доходит до исступления. Радуешься не только добрым новостям, но и досаде, которую они причиняют врагам…»

Ждет ещё десять дней. Шестого ноября отправляет министру второе письмо, на пяти страницах с постскриптумом. Девятого ноября пишет третье, на этот раз очень короткое:

«В момент, когда Франция одерживает такие победы, человек, занимающийся делами в Голландии, чувствует себя в ужасном изгнании.

Но я обречен на это изгнание до дня, когда получу от Вас не оставляющее сомнений письмо о высылке залога, или до момента, когда мне не останется ничего другого, как выехать во Францию, чтобы доказать на родине патриотизм моих действий…»

Он теряет терпение, когда получает наконец громоподобный ответ:

«Я получил, гражданин, Ваше письмо из Гааги и медлил с ответом только потому, что до меня дошли новые сведения о партии оружия, задержанной по приказу адмиралтейства в Гааге. Не входя ни в детали Вашей спекуляции, ни в её цели, я просто введу Вас в курс того, что мне сообщили о качестве упомянутого оружия. Оно уже послужило волонтерам во время последней попытки голландских патриотов совершить революцию. Проданное затем бельгийцам, которые также пользовались им во время своей революции, оно, наконец, было куплено голландскими купцами, от которых Вы получили его.

Не спорю, залог в сумме пятидесяти тысяч флоринов, который требуется для снятия эмбарго с этих старых ружей, избавил бы Вас от немалого затруднения найти им сбыт. Не спорю, договор, заключенный между Вами и бывшим министром Лажаром, весьма выгоден Вам. Но, гражданин, имейте совесть и признайте, в свою очередь, что мы были бы болванами, если бы одобрили и подтвердили такого рода договор. Наши взгляды и принципы коренным образом расходятся со взглядами и принципами наших предшественников. Они прикидывались, что хотят того, чего на самом деле не хотели, тогда как мы – добрые граждане, добрые патриоты, искренне желающие творить благо и стремящиеся к нему, – мы выполняем долг, к которому нас обязывают наши посты, столь же добросовестно и честно, сколь прямодушно.

С некоторого времени я не вмешиваюсь в закупку оружия. Эти торгашеские операции никак не соответствуют роду деятельности и знаний, которые требуются моим ведомством. В минуту крайности, когда в ружьях была острая нужда, жадно набрасывались на всё, что подворачивалось. Сейчас, когда она миновала, военный министр обращает внимание прежде всего на доброкачественность ружей и умеренность цены. Это меня не касается, и я перестал этим заниматься…»

В России говорят: век живи, век учись, а дураком помрешь. Демагогия, ханжество и обман хлещут в этом письме через край. Негодные ружья? Но ведь их не видел никто. И с какой это стати эти негодные ружья так жаждут перекупить аферисты, полномочия которых подписал этот самый столь добродетельный и столь экономный министр? К тому же Пьер Огюстен, посвященный во многие тайны, знает об этом министре всю подноготную. Главное, знает, что это липовый патриот, что всего пять-шесть лет назад этот бывший поп, бывший солдат и бывший газетчик с пеной у рта высказывался против свободы Брабанта и писал об этом австрийскому императору. И этот перевертыш учит его патриотизму и честности! Такого поношения он не может стерпеть! Но должен терпеть.