Он терпит. Он составляет обширное послание. Он всё ещё считает, или делает вид, что считает, министра обманутым. Он пункт за пунктом снимает с себя все обвинения и ставит министру на вид, что никогда не называл эти ружья новыми и что никогда по этой причине не запрашивал за них высокую плату. Рассудительность и мягкость послания объясняется, может быть, что ему стало известно, что в Париже вновь меняют министров и что военным министром становится Жан Никола Паш, крайне левый и враг Дюмурье.

Ему остается ждать, но он не сидит сложа руки. Он отправляется к своему поставщику в Роттердам и составляет с ним абсолютно законные, нотариально заверенные акты, которыми определяется его права владения на эту партию ружей и условия вывоза их из страны.

С этими актами всё в том же портфеле он спешит в Гаагу, чтобы вместе с французским послом вывести на чистую воду мошенников, которые будто бы имеют от правительства Франции исключительное право закупки ружей в Голландии. Он опаздывает на несколько дней. В Париже вершится суд над королем и королевской семьей. В измене короля ни у кого не остается сомнений. Обсуждается единственный, но крайне острый вопрос: жизнь или смерть. Единогласия нет. Отношения между крайними партиями обостряются до предела. В острой борьбе убирают с должностей и постов всех неугодных. В Гааге лишается своего места прежний посол. Новый посол где-то в пути. Он наверняка понятия не имеет, что происходит с поставкой оружия. Тем более он не может быть сторонником этого негодяя, каким Пьер Огюстен ославлен в бурлящем Париже.

Он возмущен. В такое опасное, сложное время отправить в отставку человека, который отлично знает положение, отлично уживается с местным населением и уважается голландским правительством. Но что может изменить это мнение старого дипломата, тайного агента нескольких королевских министров и самого короля? Ничего, кроме вреда. Ему остается только вздыхать:

«Вот какие люди заправляют нашими делами, превращая правительство во вместилище личных счетов, клоаку интриг, сплетение глупостей, питомник корысти!..»

По счастью, новый посол слишком долго добирается до Гааги. Пьер Огюстен успевает получить от прежнего посла отчасти копии, отчасти выдержки кое-каких документов, которые касаются этого дело, в том числе копию письма нового военного министра, замечательного своим полнейшим незнанием дела:

«Прошу Вас, гражданин, со всей возможной срочностью осведомить меня, действительно ли Вы, согласно приглашению, которое могло быть Вами получено в конце апреля или в начале мая сего года, совместно с генерал-майором Лаогом, проверили и установили состояние и количество ружей и другого огнестрельного оружия, помещенного на хранение в порту Тервер на счет Карона Бомарше, и если Вы это делали, то были ли Вами перевязаны и опечатаны ящики, в которых ружья упакованы, дабы они остались в целости и сохранности.

Если на Вас, гражданин, была возложена эта операция и Вы осуществили её, я прошу Вас уведомить меня об этом безотлагательно и воздержаться тем временем от какой бы то ни было дополнительной проверки.

Если же, напротив, на Вас подобное задание не было возложенной и Вы этой операции не выполняли, Вы не должны сейчас ни под каким предлогом ничего предпринимать, пока, в соответствии со сведениями, которые я прошу Вас дать мне на этот счет, я не сообщу Вам, что надлежит сделать в дальнейшем…»

Всё! Это хаос! Хаос революционный, хаос демократический, куда более запутанный и вредный, чем хаос королевский, с которым Пьер Огюстен сталкивался множество раз и который преодолевал с помощью своей изворотливости, настойчивости и здравого смысла. Этот хаос готов его поглотить.

Он болен. Он лежит в постели. Он изумлен. Он несколько раз восклицает в полном бессилии:

– Ни один министр, будучи в своем уме, не напишет подобной чуши о деле, ему не известном, в особенности, если он подозревает, что может быть смещен!

Некоторое время спустя он все-таки успокаивается и пробует размышлять. Из какого же источника исходит это в высшей степени идиотское письмо? Он всё ещё хорошо думает о министрах и потому останавливается на убеждении, что письмо составлено каким-то чиновником, а министр только его подписал.

Ему ещё представляется, что в таком случае у него остается возможность продолжить борьбу и переправить ружья во Францию в то самое время, когда испытывает такую крайнюю нужду в этих ружьях. Но первого декабря он раскрывает гаагскую газету и читает парижские новости от двадцать третьего ноября:

«Вчера был издан декрет, которым отдавалось 120 приказов об аресте. В связи с этим здесь вчера опечатывали имущество преступников, в частности, в доме Бомарше, участника и члена клики заговорщиков, который писал разные письма Людовику ХV1…»

Он даже смеется. Ведь это полная чушь! Он писал королю? Конечно, писал, ведь он выполнял его поручения и вел с ним дела, которые, между прочим, касались поставок оружия американским повстанцам, из чего следует, что эти письма нисколько не позорят и ни в чем дурном не обличают его. Он – «участник и член клики заговорщиков»? Это после того, что он жаждет поставить шестьдесят тысяч ружей революционным войскам, а революционные министры ставят ему палки в колеса? Полный бред!

Однако к нему приходят друзья. Они предупреждают, что если он хочет узнать ужасные новости, он должен немедленно отправиться в Лондон, поскольку тамошние друзья не решаются писать ему об этом в Гаагу.

Разумеется, он отправляется, полагая, что отправляется всего на несколько дней, о чем ставит в известность прежнего французского посла, поскольку новый где-то затерялся в пути.

Ну, в море мотает его, как всегда. В довершение бед, пакетбот, на который ему удалось попасть за немалые деньги, чуть не пошел ко дну.

Все-таки он добирается. В Лондоне ждут его письма. Подобно грому небесному пишет Гюден де ла Бренельри:

«Если Вы читаете это в Лондоне, на коленях возблагодарите Господа Бога, ибо Он сберег Вам жизнь!..»

И передает ужасные вещи: его собираются арестовать и убить, уже отдан приказ, уже скачет курьер. И это не всё. Кто-то из высших кругов, возможно министр иностранных дел, разыскивает во вновь избранном Национальном конвенте неприметного депутата, торговца холстом из Версаля, который горит патриотическим жаром и по характеру склонен обличать всех на свете, кроме себя самого. Самым злостным, клеветническим образом ему излагают историю с ружьями, и этот Лоран Лекуантр взгромождается на трибуну и обвиняет Пьера Огюстена Карона де Бомарше в государственной измене, в измене революции, в измене Франции, несмотря на то, что лично он не замечен ни в каких благородных делах на пользу этой самой революции и Франции. Он кипятится:

– Я обвиняю этого низкого и корыстолюбивого человека, который, прежде чем низвергнуть отечество в пропасть, им для неё уготованную, оспаривает у других гнусную честь сорвать с родины последние лохмотья! Я обвиняю этого человека, порочного по натуре и прогнившего от ненависти, который возвел безнравственность в принцип и злодейство в систему!..