тут же исчез, вводя препарат в центральный катетер.

Легко сказать, начинайте массаж, когда я нахожусь ровно посередине грудины. Делать непрямой уже не получится, часть грудины распилена, и грудная клетка утратила целостность своего каркаса, чтобы сделать прямой, нужно добраться до сердца. А для этого завершить распил грудины, поставить ранорасширитель и вскрыть перикард. Как назло, пила крепко застряла в прочной кости. Я нажимаю на курок стернотома и силой тяну его в сторону живота: есть, трудный участок преодолён, пила наконец вырывается из западни и проходит через мечевидный отросток.

Остаётся быстро вскрыть перикард, чтобы, добравшись до сердца, обхватить рукой левый желудочек и начать ритмично его сжимать.

– Всё, качаю, смотрите на показатели.

– Давление пятьдесят на двадцать, но видно, что растёт. Уже девяносто на пятьдесят, отлично, он порозовел.

– Сколько пациент был у нас без давления? – спрашиваю анестезиолога. Понимаю, что сделал всё достаточно быстро, и всё-таки ощущение времени в такие моменты может подвести.

– Не больше двух минут, – отвечает коллега, – всё в порядке! Зрачки одинаковые!

Вскоре начинают работать лекарства, миокард под рукой твердеет, и вот сердце совершает первое собственное сокращение.

– Так, идёт само, я не помогаю, – перегнувшись через стерильную ширму, мы с ассистентом вглядываемся в показатели на мониторе.

– Сокращения эффективны, давление сто.

– ЭКГ без изменений, – оценивает кардиограмму анестезиолог.

Теперь главная задача – как можно скорее подключить аппарат искусственного кровообращения и выполнить основной этап операции. Потом, в спокойной обстановке, мы детально разберём эту ситуацию, выясним, что могло привести к внезапной остановке сердца, какие были последние анализы больного, что за препараты вводились. Сейчас же самое главное, что пациент жив и сердце продолжает свою работу.

Проводить реанимацию в операционной – это лучший вариант из возможных, ухмыльнётся читатель-доктор. И будет прав. Но пациентам с больным сердцем становится плохо в самых разных местах.

И вот я бегу в палату по срочному вызову постовой медсестры: на кровати синеющий пациент, он почти не дышит, совершая лишь редкие рефлекторные попытки вдоха.

– Пульса нет, – докладывает мне медсестра, давление не измеряется.

– Пусть санитарка бежит в реанимацию и срочно зовёт реаниматолога с мешком Амбу и дефибриллятором, – говорю медсестре, а сам наношу достаточно сильный удар в область сердца. Сейчас не нужно терять время на снятие ЭКГ и прочие диагностические процедуры, отвлекающие от главного – поддержания нормального кровоснабжения головного мозга, сердца и других органов. Прекардиальный удар иногда позволяет механически перебить неправильные импульсы, если речь идёт о фибрилляции желудочков, но чаще остаётся лишь ритуалом перед началом непрямого массажа сердца. Так получилось и в этот раз, поэтому я накладываю руки пациенту на грудь и начинаю ритмично надавливать на область сердца. Задача проста – заставить желудочки сердца сокращаться и расслабляться, чтобы кровь поступала к органам и тканям. При этом на тридцать нажатий нужно сделать два вдоха непосредственно в рот больного: зажав нос и предварительно прикрыв рот салфеткой или носовым платком. Это обогатит кровь достаточным количеством кислорода. Двадцать шесть, двадцать семь, двадцать восемь, считаю я про себя, в этот момент в палату забегает мой шеф.

– Ваш выход, начальник, – говорю я, преодолевая одышку. – Два вдоха рот в рот!

Теперь мы проводим реанимацию вдвоём, что значимо облегчает ситуацию. На грудь больного капают несколько капель моего пота, непрямой массаж сердца сродни упражнению на силовом тренажёре, вот только в зале ты в любой момент можешь остановиться.

Здесь и сейчас такой номер не пройдёт. Нажимать на грудь с частотой сто десять раз в минуту надо до тех пор, пока больной не оживёт. Или тридцать минут, если, несмотря на все старания, вернуть пациента в наш мир не получается.

Под рукой трещат рёбра. Несколько сломанных рёбер – признак качественного непрямого массажа, говорят у нас. Но в этой шутке больше шутки, поэтому я сквозь навалившуюся усталость стараюсь правильно рассчитывать усилие.

Наконец в палату забегают реаниматологи. Сразу же надевают на палец умирающего пульсоксиметр, я отхожу, и на грудь больного ложатся блины дефибриллятора. Мы смотрим на его экран, кардиограмма напоминает зубья пилы.

– Крупноволновая фибрилляция желудоч-ков, – произносим мы почти одновременно.

– Отходим, набор, разряд! – звучат чёткие команды.

Больной неестественно изгибается и падает на постель.

– Есть пульс, – у меня срывается голос. – Есть!

Больной совершает несколько шумных вдохов и открывает глаза.

Но радоваться рано, кардиограмма показывает кошачью спинку – верный признак инфаркта миокарда.

Мы аккуратно катим кровать в реанимационное отделение. Если только что была жизнеугрожающая аритмия, её повторение может вызывать любая мелочь: перекладывание с койки на койку, удар колеса о порожек двери.

– Немного стабилизируем и тут же подадим на коронарографию, – говорит заведующий реанимацией. – Пока есть возможность спасти сердце от инфаркта.

Пациент как раз ожидал это исследование, но беда случилась с ним буквально за день. Через полчаса мы уже стояли в пультовой, наблюдая, как коллега вводит контраст в левую коронарную артерию. В самом начале главной в сердце, передней межжелудочковой артерии, были отчётливо видны тромботические массы. Причиной фибрилляции желудочков был инфаркт миокарда, что называется, «в ходу».

Эндоваскулярный хирург вводит прямо в тромб мощный антикоагулянт и затем устанавливает в зоне лопнувшей атеросклеротической бляшки стент.

Я смотрю на часы: с того момента, как меня вызвали в палату, прошло пятьдесят минут. Мы успели в золотое время, отведённое миокарду остаться неповреждённым, даже если кровоток полностью перекрыт тромбом.

– Поздравляю, вы пережили клиническую смерть, – говорит проводивший операцию эндоваскулярный хирург. – Мало того, инфаркт миокарда не оставит на сердце рубца, во всяком случае мы всё для этого сделали.

Клиническая смерть – именно так называется состояние, когда у человека перестало правильно работать сердце. Ещё в юности я прочитал популярную тогда книгу о загробной жизни, в которой автор описывал воспоминания людей, перенёсших клиническую смерть и вернувшихся к жизни благодаря успешной реанимации. Со слов автора, большинство из них ощущали движение по тёмному тоннелю, в конце которого был виден свет. В момент спасения, не достигнув конца тоннеля, они словно возвращались обратно.

За годы работы несколько десятков моих пациентов перенесли сердечно-лёгочную реанимацию. Некоторые находились в состоянии клинической смерти около получаса. Ни один из них не рассказывал о каких-то необычных ощущениях, никто не летел на свет в длинном тоннеле. Воспоминания побывавших между жизнью и смертью оказались банально просты: между потерей сознания и возвращением к жизни была лишь темнота.

Через много лет мы пили кофе в кабинете начальника.

Сделав большой глоток, он посмотрел на меня и, хитро прищурившись, спросил:

– Алексей, а почему на той реанимации в палате дыхание рот в рот делал именно я?

Мысли по дороге с работы: