– Олигофрения, – четко и медленно повторил вслед за неймальчик.

Он выговаривал все до одной буквы, не картавил. Докторсильно вздрогнула и уставилась своими близорукими без очков глазами на немогозвереныша. Коля Козлов смотрел на нее спокойно, как бы оценивающе, уже безвсякой улыбки. И больше не сказал ни слова.

В детскую память накрепко врезалось острое, жгучееудовольствие, которое он испытал, когда на лице большой важной тетки в беломхалате мелькнули ужас и растерянность. До этого момента ничего не вызывало вего душе такой бури эмоций. Тогда он не понимал, что за это удовольствиерасплатился пожизненным приговором. Для него, четырехлетнего, слово«олигофрения» еще ничего не значило, кроме причудливого, красивого сочетаниязвуков.

Жизнь в Доме малютки и в детдоме, куда его перевели послегода, была крайне бедна впечатлениями и тем более удовольствиями. Общие игрушкине радовали. Они были общие, а значит, тебе не принадлежали. Еда давала навремя приятное, теплое чувство сытости, но радостью это тоже назвать нельзя.Сверстники казались расплывчатыми смутными тенями в однообразной казенной байкекакого-то тошного серо-коричневого цвета. От первых лет жизни в памяти осталсятолько запах хлорки, белые халаты нянек, бритые головы соседей сквозь прутьяказенных кроваток.

В специнтернате сирот-первоклашек было чуть больше половины.Остальные дети оказались «домашними», как бы полуброшенными. Далеко не всехродители забирали домой на выходные и на каникулы. Однако моментально возникаложестокое деление на две касты: «домашние» и «детдомовские».

У большинства «домашних» родители были запойнымиалкоголиками, дома жизнь их оказывалась еще невыносимее, чем в интернате. Онивозвращались избитыми, в синяках и ссадинах, набрасывались на интернатскую едусо звериной жадностью. Но все равно они считались детьми первого сорта.

И вот тут Коля Козлов в полной мере осознал свое абсолютноеврожденное одиночество. У него нет и никогда не было матери, никакой, дажевечно пьяной, безобразно лохматой и вонючей. Никакой вообще. Никому в этом миренет до него дела. Он люто возненавидел баловней судьбы, «домашних» детей.

Сироты начинали звать мамами всех подряд взрослых женщин –педагогов, нянек, уборщиц, медсестер. Каждой они заискивающе заглядывали вглаза и осторожно спрашивали:

– Ты моя мама?

– Нет, – отвечали им.

– А где моя мама? – с простодушной хитростью спрашивалребенок, хотя прекрасно понимал, какой получит ответ.

– У тебя мамы нет. Тебя воспитывает государство.

Сам Коля никого мамой не называл и глупых вопросов незадавал. Когда при нем это делали другие, ему становилось противно, ноодновременно он чувствовал свое превосходство. Он никогда не станетвыклянчивать чужое ласковое слово, ему не надо, чтобы его гладили по головке изжалости.

Каждый день воспитанникам интерната полагалось дляпрофилактики пить таблетки, которые медленно, но неотвратимо калечили мозг.Считалось, что без медикаментозного вмешательства эти дети существовать немогут, становятся неуправляемыми и агрессивными.

Про таблетки Коля понял сразу, что пить их нельзя. Другиепили покорно, не задумываясь. Про психушки и уколы рассказывали ужасы в темнойспальне ночами. А таблетки считались безобидными. Однако Коля их не пил,единственный из всех, хотя сам пока точно не знал почему. Он научился ловкопрятать таблетки за щекой, так, что даже бдительная медсестра, заглядывая врот, ничего не замечала. Он находил способ потихоньку выплюнуть и выброситьтаблетки и после этого обязательно полоскал рот. Чутье подсказывало ему, чтоникто из сверстников не должен знать про его хитрость. Обязательно донесутмедсестре или педагогам.

С рождения в Коле был заложен мощнейший инстинктсамосохранения, не только физического, но и интеллектуального. Он чувствовал:чтобы выжить, надо оставаться умным, не превращаться в дебила. Ему казалось,именно этого добиваются все, кто его окружает.

Дети хотят, чтобы он стал таким же, как они. Им обидно, чтоон умней. Взрослым удобно, если он тупой и послушный. Все – враги. Все хотятему зла. Но он сильный и умный, он должен перехитрить и победить.

Умственно отсталых детей учили не особенно старательно. Уних были специальные учебники – для вспомогательной школы. Коля освоил грамотупо такому спецбукварю за две недели. Через месяц он читал по слогам. Через двамесяца прочитал весь букварь, от корки до корки. На уроках он отвечал лучшевсех. Это никого не удивляло и не радовало.

Однажды в третьем классе, прочитав на доске условиеконтрольной задачки, он громко произнес:

– Ну-у, фигня! Любой придурок решит.

– Ты что, Козлов, самый умный? – вяло пойнтересоваласьучительница.

– Да, – просто ответил он, – здесь я самый умный.Учительница взбесилась, поставила его в угол на весь урок. И весь урок классбыл занят тем, что грубо потешался над «самым умным олигофреном». Когдакакая-то «домашняя» девочка высказала идею набить «умному» морду, Коля спокойновышел из угла, не обращая внимания на учительницу и на детей, подошел кдевочке, сильно ударил ее носом о парту и спокойно вернулся в свой угол. Приэтом он испытывал такое же жгучее удовольствие, как когда-то в детдоме,растоптав очки важной докторши. Но вскоре он понял, какова расплата за такойвот минутный кайф.

Учительница поволокла его за шиворот в спальню, бросила накровать и отправилась за медсестрой. Оставшись один, он поудобней улегся назастеленной кровати и стал спокойно ждать, что будет дальше.

Ждать пришлось недолго. Через несколько минут в спальнювошли медсестра и воспитательница.

– Козлов, – сказала воспитательница, – ты наказан. Гулятьсегодня не пойдешь. Встань.

«И всего-то! – обрадовался Коля. – Подумаешь, фигня какая!»

Вставать он не собирался, даже бровью не повел.

– Встань, Козлов, – повторила воспитательница. Он продолжаллежать, удобно раскинувшись на койке. Медсестра молча наклонилась над ним,расстегнула штаны и стала их стягивать. Тут до него дошло, что сейчаспроизойдет. Его разденут догола и унесут всю одежду.

Прозвенел звонок, и в спальню стали заглядывать любопытныелица одноклассников. Медсестра и воспитательница не чувствовали никакогосопротивления и спокойно его раздевали. Брюки были почти сняты, и тут Коля,изловчившись, брыкнул обеими ногами мягкий живот медсестры. Одновременно, легкоразмахнувшись, он вмазал кулаком в лицо воспитательницы. Обе женщинырастерялись от неожиданности и боли. А он уже ловко натянул штаны, вскочил наноги и бросился вон из спальни, разбросав сгрудившихся у двери детей.