– Какой я эксплуататор, – добродушно усмехнулсяСоцкий, – у меня теперь всего имущества – что на себе, за душойничегошеньки. Поместье было хорошее, дом каменный, просторный, сад большой,земли пятьсот десятин, пшеница родилась богато… Землю, понятное дело, отобрали,дом мужички разграбили, в суматохе кто-то его запалил, и выгорело все изнутри.Изредка хожу на развалины, вспоминаю, тут библиотека была, тут – кабинет… Вэтом месте, где чертополох растет, жена-покойница вышивать любила…

Борис случайно взглянул на бородатого доносчика и увидел,что тот слушает очень внимательно, приоткрыв рот, стараясь запомнить весьразговор, чтобы передать его потом кому следует.

– Савелий, так тебя и разэтак! – заоралВаська. – Опять ты за свое? Колбасы не дам!

– Да плюнь ты на него, – махнул рукойСоцкий, – ну что он там доложит? Меня в этом городе каждая собака знает, ятут всю жизнь прожил. Первый раз в восемнадцатом взяли, когда дом сгорел. Якобыимущество было национализировано, а я добро свое нарочно спалил, чтобы онотрудовому народу не досталось. Тогда еще тюрьма не здесь была, а в бараке, чтовозле путей. Ну, там, конечно, условия похуже были – камер никаких, вся толпана полу земляном вповалку… Кормить вообще не кормили, воды и то не допросишься…Выпустили. Устроились мы с женой в городе у свояченицы. Потом их, как водится,уплотнили, муж свояченицы от тифа умер, сын без вести пропал… Только пришлосьоттуда съехать, потому что через два дня на третий обыски! И меня, каксоциально чуждого, снова в каталажку! Потом гостиницу эту под тюрьмуоборудовали, чека сюда въехала…

– Не чека, гепеу теперь, – лениво поправилВаська, – темный ты, дядя, даром что университеты кончал!

– Да какая разница? – Соцкий махнул рукой. –Порядки-то те же… Сейчас живу у сторожа своего бывшего в хибарке, рыбу ловлю,огородик завел. Сторож, Васильич, жену тоже на прошлую Пасху похоронил, так чтоостались мы с ним два бобыля. Он еще корзинки плетет, попросил меня в прошлоевоскресенье помочь донести. Как пришли на базар – там облава, меня сразу сюда.Ну, теперь уж скоро разберутся и выпустят, вторая неделя на исходе…

– Прохиндеев, на допрос! – Дверь распахнулась сужасающим скрипом. – Живее собирайся, недосуг тебя ждать!

В этот раз конвоир был другой – молодой парень с розовымидетскими щеками и курносым носом. Внешне он был гораздо аккуратнее всехвиденных Борисом здесь красноармейцев, и пахло от него не потом и не махоркой,а дегтярным мылом.

– Руки за спину! – скомандовал парнишка солиднымбаском. – Глаза не поднимать и не оборачиваться! Пошел!

Борис не спеша побрел по длинному коридору, не слыша засобой шагов конвоира. Он скосил глаза и увидел, что тот обут в валенки. Вродебы весна, и парень такой форсистый – волосы причесаны, руки относительночистые… Тут Борис вспомнил, что у приведшего его в камеру Махматулина на ногахтоже были валенки. И Серж там, в Париже, говорил, что тюремная охрана в Россииносит теперь валенки по специальному приказу. Это чтобы шагов не было слышно.

«Наверняка допрос будет проводить сам Черкиз, – думалБорис на ходу, – уж не откажет он себе в удовольствии поиздеватьсянапоследок. А что потом? Расстрел… Что ж, я к этому готов. Сколько раз бежал отсмерти, теперь должен суметь встретить ее лицом к лицу. Однако не хочетсяумирать… Да еще этот допрос… Пытают они теперь в своих застенках или нет? Чертменя понес в эту Россию… Сидел бы себе в Париже, бегал от мадам Жирден… Вотудружил мне Аркадий Петрович, вот помог-то! Век не забуду…»

Он тяжко вздохнул и остановился, слушая команду конвоира.Из-за поворота вывернули щегольские хромовые сапожки.

– Войтенко! – окликнул начальственныйголос. – Ты куда этого, у следователей народу не протолкнуться…

– К товарищу Черкизу на допрос! – звонко ответилВойтенко. – По его особому распоряжению!

– Ведите! – как показалось Борису, с удивлениемсказал голос.

Очевидно, товарищ Черкиз не занимался допросами. Он у нихтут большой начальник, а начальнику положено руководить, а не возиться сарестованными. Вот если только попадется очень крупная рыба. Хотя откуда в этойдыре возьмутся крупные рыбы? Ну, бегут через границу мелкие спекулянты даразная шушера без документов, их и ловят исправно. А серьезная публика навокзале не попадается, это только Борису посчастливилось.

Вот и пришли. Войтенко скомандовал стоять смирно и распахнулдверь кабинета.

Черкиз сидел напротив двери за письменным столом и что-тописал. Кивком головы он отпустил конвой и снова склонился над бумагами. Борисисподтишка огляделся по сторонам.

Кабинет раньше тоже был гостиничным номером, но не простым,а дорогим, двухкомнатным люксом или и того лучше. Однако дорогие штофные обоивыцвели, поизорвались и свисали кое-где клочьями. Потолок был когда-то расписансценами весьма фривольного содержания, однако кое-где облупился и был наскорозамазан дешевой серой побелкой. На обоях выделялись невыгоревшиепрямоугольники, очевидно, раньше здесь висели картины, однако революционныемассы успели растащить их году этак в восемнадцатом. Возможно, кое-что исохранилось, но новый председатель ЧК распорядился вынести оставшиеся картины,чтобы у комнаты был более серьезный вид.

Аскет, усмехнулся Борис, ему ли не знать Черкиза.

Мебель в комнате была самая простая – письменный стол,конторские стулья, наверное, взяли из кабинета директора гостиницы. Ещенесгораемый шкаф, выкрашенный унылой грязно-зеленой краской, и широкий кожаныйдиван, продранный в некоторых местах. О том, что раньше в здании была нетюрьма, а гостиница, напоминал только рояль, скромно приткнувшийся в углу.Комната была так велика, что Ордынцев не сразу его заметил. Очевидно, ни у когоне нашлось ни сил, ни времени вытаскивать из кабинета такую махину. Рояль былбез крышки – видно, на дрова пустили, клавиши кое-где выломаны, так чтоклавиатура напоминала щербатый рот древней старухи.

Впрочем, одна картина в кабинете висела, но попала она тудасовсем недавно вместе с новым хозяином. Это был портрет очень худого человека сдлинным лицом и бородкой клинышком. Человек был во френче и смотрел с портретана всех одинаково сурово. Борис догадался, что это председатель всероссийскойЧК Феликс Дзержинский. Догадаться было нетрудно, учитывая местонахождениесамого Бориса.

В Париже Аркадий Петрович сообщил Борису некоторые сведенияо государственном устройстве Советской России, назвал имена главныхбольшевиков, приближенных к власти. Дзержинский был один из них. Именно емупринадлежит фраза насчет того, что у чекиста должны быть холодная голова,горячее сердце и чистые руки. Борис еще тогда выразил сомнение. Холодная голова– куда ни шло, но вот чистые руки… Еще в восемнадцатом видел он при обысках,как хватали красноармейцы все, что понравится… Впрочем, этот Черкиз, конечно,честен до скрипа, умирать будет – не возьмет, принципиальный, гад…