Но никто не наблюдал со стороны. Никому – ни кухарке, ниохраннику, ни садовнику – не пришло бы в голову хоть одним глазком заглянуть втаинственный полумрак хозяйкиного кабинета. Каждый чувствовал почему-то, что заэто можно поплатиться головой, и страх был куда сильнее любопытства. Когда ужеказалось, что Волков вот-вот испустит дух, Регина легко хлопнула в ладоши ипроизнесла одно короткое слово по-английски:

– Инаф! (Достаточно!)

Волков замер, сначала напряженно, в неестественной позе, сзадранной головой, широко открытым ртом и вздернутыми кверху руками, потом сталоседать, медленно, как воздушный шарик, из которого выпустили воздух. Дыханиеего делалось спокойней, медленней, лицо сначала резко побелело, потом приобрелонормальный, здоровый цвет.

Он открыл глаза, спокойно уселся на ковре. Даже при неяркомсвете настольной лампы было видно, что он выглядит не просто хорошо, а отлично,будто побывал на дорогом курорте – разве что загара не привез.

– Спасибо, Региша, – сказал он низким, бархатным голосом,галантно поцеловал прохладную руку жени, легко, пружинисто поднялся с ковра и,потирая чуть влажные ладони, спросил:

– Как там у нас насчет ужина?

Катя Синицына с раннего детства считала себя глубоконесчастным и невезучим человеком. Еще в детском саду ей попадало за чужиепровинности, а уж в школе, с первого по десятый класс, неприятностям не былоконца.

Училась Катя хорошо, особенно любила математику и физику.Одноклассники списывали у нее и домашние задания, и контрольные. Катя искренневерила, что делает хорошее дело, давая скатать пару-тройку задач по физике илиматематике. Она услужливо клала свою тетрадь с домашней работой на подоконник вшкольном туалете, и за большую перемену успевало попользоваться ее добротойчеловек пять-шесть, то есть столько девочек, сколько помещалось со своимитетрадями на широком подоконнике женского сортира.

На контрольных, особенно четвертных и годовых. Катя успеваланаписать решения обоих вариантов под копирку и передать страждущим соседям.Впервые поймали ее на этом в восьмом классе. Маленький лысый физик в синемхалате выставил ее вон из класса, стер оба варианта контрольных задач с доски,быстро написал новые.

Катю отвели к директору, вызвали родителей, в общем,наказали на полную катушку. Спасибо, из школы не выгнали. Кате казалось, чтоодноклассники должны оценить ее героизм и воздать должное за самопожертвование,но реакция

Была нулевая. Как не дружил с ней никто раньше, так и несобирался дружить.

Школа, в которой училась Катя, была лучшей в городеХабаровске. Это была английская спецшкола, да еще с математическим уклоном. Внее могли попасть только дети из семей партийной и военной элиты. Катина мамабыла зубным врачом в ведомственной поликлинике, то есть к элите семья имела несовсем прямое отношение. В школу Катю приняли потому, что ее мама лечила зубыдиректору и завучу.

Элитарные дети с самого нежного возраста жили по особымзаконам. Люди делились для них на две части. Первая и главная включала в себянебольшую горстку избранных. Всех прочих они определяли презрительным словом«население». И слово это, и само понятие было, разумеется, заимствовано от родителей.

У населения, то есть большей и худшей части человечества,было все другое – и образ жизни, и мораль, и даже колбаса другая – бумажная,несъедобная и вредная. С колбасой в городе Хабаровске всегда было плохо, инаселение стояло за ней в длинных очередях. Элитарный ребенок, глядя на такуюочередь из окошка папиной «Волги», только укреплялся в своем презрении к тем,кто не имел счастья принадлежать к тесному, уютному и сытому мирку избранных.

С первого класса Катя чувствовала, что для своих однокашниковнавсегда останется чужаком. Ее мама, стоматолог, была, так сказать, из обслуги.Дети первых и вторых секретарей обкома, горкома, отпрыски крупных профсоюзныхчиновников и военачальников областного масштаба никогда не смогут считатьравной себе какую-то «зубоврачебную дочь».

Она упрямо верила, что если будешь хорошей и доброй, то тебябудут любить, с тобой станут дружить. Какая разница, кто твои родители? Зубнойврач – тоже не последний человек в городе. Вот ведь дружат же все с сыномдиректора главного городского гастронома! А он – двоечник и драчун.

В младших классах Катя приносила и раздаривала свои любимыеигрушки. Ей нравилось делать подарки, но главное, ей хотелось, чтобы всепоняли, какая она хорошая, добрая, щедрая девочка, и стали с ней дружить.

Некоторые ее дары снисходительно принимались, но большинствоэтих жалких пластмассовых пупсов и облезлых плюшевых зверей было отвергнуто спрезрением. Зачем номенклатурным детям аляповатые неинтересные игрушки, которыевыпускает местная игрушечная фабрика исключительно для населения? Уноменклатурных детей были немецкие куклы с настоящими моющимися волосами,чешские плюшевые звери, пушистые, с выразительными мордочками.

Мама всегда учила Катю, что важен не сам подарок, авнимание. Но оказалось. Катино внимание не важно и не нужно никому из ееровесников, и сама она никому не интересна, хоть лезь из кожи вон. Твоейуслугой воспользуются, как будто ты просто выполнила свою прямую обязанность, испасибо никто не скажет.

Кате очень хотелось, чтобы ее все любили. Ну, не все, такхотя бы некоторые. Ей казалось, что любовь одноклассников она сумеет заслужить,объясняя то, что они не понимают по физике, математике, давая списывать,угождая во всех прочих мелочах школьного быта. Она ждала, что они поймутнаконец, какая она отзывчивая. Но никто не хотел понимать. Все ее услугирасценивались как должное, как нечто само собой разумеющееся. Катина мама лечитзубы, а Катя решает задачки и дает скатать.

Возможно, другой ребенок на Катином месте плюнул бы на своихнадменных одноклассников, перестал бы таскать из дома игрушки в младшихклассах, не давал бы списывать в старших. А кто-то мог и озлобиться, лютовозненавидеть не только элитарных детей, но и все человечество за такую упрямуюнелюбовь к себе. Но Катя чем старше становилась, тем глубже убеждалась в своей,и только в своей, неполноценности.

Когда она пыталась поделиться с мамой накопившейся обидой,мама строго обрывала:

– Ищи причину в себе! Подумай, почему никто с тобой не хочетдружить? Ведь ты не считаешь, я надеюсь, будто все плохие, а ты – хорошая?

Катя так не считала. Она все глубже верила, будто плохаяименно она.

Перед выпускным вечером шел проливной дождь. Было оченьгрязно. Катя вышла из дома в белом невесомом платье, которое сама себе сшила ксвоему первому настоящему балу. Когда она бежала через школьный двор босиком, сзонтиком в одной руке и пакетом с белыми лакированными босоножками – в другой,мимо нее промчалась на полном ходу черная горкомовская «Волга».