– Сегодня они пришли ко мне, – начал он, – они пришлиоттуда, из прошлого, даже песню пели такую же, как тогда, на берегу Тобола…

– Подожди, не напрягайся, мы еще не начали, – перебила егоРегина. – Кто пришел?

– Две девушки, на прослушивание. Дуэт «Баттерфляй».Блондинка и шатенка, по восемнадцать лет каждой. Сначала я ничего не заметил,но, когда они запели романс, я вдруг увидел тех, из прошлого.

– Ты понимаешь, что это были не они? – быстро спросилаРегина.

– Понимаю. Но мне страшно, что так все совпало: сначала тотпарень, которого пришлось убрать, потом они… Я еле сдержался, ты ведь знаешь, какя держался все эти годы. Но, когда появился тот парень…

– Его больше нет, – напомнила Регина.

– Как ты это сделала? Почему ты не хочешь говорить?

– Это сделала не я, он сам.

– Но ты была там? – Веня сильно сжал кулаки, острые костяшкипальцев посинели.

– Ты же знаешь, я была с тобой.

– Кого ты послала к нему?

– Я сказала, он сам! Если не веришь мне, поверь хотя быофициальному заключению, – она хохотнула, – там опергруппа, кажется, была, ивскрытие делали. Хватит об этом.

– А певец?

– Певца добили те отморозки, которые приходили к Дрозду наторжество. Все, Веня, хватит лирики. Ты и правда не в лучшей форме.

– Дай мне код! – осторожно попросил он.

– А сам? – Она лукаво улыбнулась. – Лень-матушка?

Смотри, скоро будешь спать на посту, как отставноймусорок-цапитанчик. Ладно, так и быть, поехали…

Волков закрыл глаза и стал медленно раскачиваться, сидя наковре по-турецки. Регина заговорила низким монотонным голосом, исходившимоткуда-то из живота:

– Ноги мягкие, тяжелые, теплые, мышцы расслабляютсямедленно, постепенно, руки остывают и тяжелеют, они теплые, но не горячие, кожаразглаживается, как поверхность моря, она мягкая и прохладная. Нет ни однойволны, ветер не дует, ты ничего не слышишь и не чувствуешь, тебе тепло ихорошо. Есть только мой голос, остальное – тишина, покой, небытие. Мой голос –это путь из небытия, ты идешь по нему, как по лунной дорожке, к свету…

Регина говорила все тише, Волков качался в ритме ее речи,потом стал дышать глубоко, медленно и редко.

– Веня, ты слышишь меня? – спросила она наконец.

– Да… – эхом отозвался он.

– Теперь вспоминай, осторожно, на ощупь. Не спеши и небойся. Это был не ты, тебя там вообще не было, и бояться тебе нечего. Давай!

– Трое на берегу Тобола, в городском парке, – стал елеслышно бормотать Волков, – и я четвертый. Две девушки, блондинка и шатенка.Блондинка очень яркая, с голубыми глазами, немного полная. Такие выходили вкокошниках, с хлебом-солью, приветствовали крупных партийных руководителей.Шатенка тоже очень красивая, но по-другому. В ней чувствуется порода, такихрасстреливали в восемнадцатом за одно только лицо, за излом бровей, завыражение глаз. Мой дед сразу узнавал буржуйскую, дворянскую кость, по рукам ипо выражению глаз. Дворянская кость тонкая, но прочная, дед рубал шашкой… Оченьбыстро и резко, мог разрубить надвое с размаху.

– Веня, не отвлекайся, красный командир ни при чем. Дедаоставь в покое, – осторожно вмешалась Регина.

– Надменные глаза, – Веня слегка дернул головой, –насмешливые, темно-серые… Тонкие руки, длинная шея. Если бы она… Я не могничего поделать. Я встал и пошел в глубь парка. Подвыпившая девочка в блестящейкофте отбилась от компании. В кофте были золотые нити, колючие и блестящие.Грубое прыщавое лицо, запах водки и пота… Я хотел потом прыгнуть в Тобол, прямов одежде, на мне была кровь, я вонял чужим потом. Берег оказался слишкомкрутым, я стал искать пологое место. Но услышал их голоса совсем близко. Первымвышел ко мне тот парень, Митя. Он увидел кровь, но главное, он увидел мое лицо.Прошло ведь всего пятнадцать минут. Душа моя все еще была там, в глубине парка,и по лицу это было видно. Уже совсем рассвело, стояли короткие июньские ночи,рассвет был таким ярким, комары звенели.

Я не успел смыть кровь с одежды, я хотел, чтобы ониподумали, будто я спьяну упал в воду. Мы все четверо были немного пьяны. Когдаподошли девушки, я уже сумел взять себя в руки, они ничего не заметили. Ясказал, что кровь пошла из носа, они переполошились, стали суетиться вокругменя, подошли совсем близко…

Первую часть воспоминаний Регина знала наизусть. Ее муж былпостоянен в своих подсознательных откровениях. Уже много лет к этому тексту,произносимому в состоянии глубокого гипнотического сна, не прибавлялось ниодной детали. И только совсем недавно появились некоторые существенныеподробности.

– Он видел мое лицо, он все понял. Не сразу, после… – ГолосВолкова звучал хрипло и монотонно. – И он догадался. Пусть даже черезчетырнадцать лет, но он пришел ко мне, он пришел за мной оттуда, а за ним – ещедвое, и это значит, что мне никогда не дадут забыть…

– Его больше нет, – ласково напомнила Регина, – а девушкиничего не заметили тогда и не смогут вспомнить сейчас. Прошло четырнадцать лет,они стали зрелыми женщинами, они совсем другие, их, по сути, тоже нет больше.

– Их больше нет…

«Конечно, было бы лучше, чтобы их действительно не было, ине в переносном, а в самом прямом смысле, – подумала Регина, – но это хлопотнои рискованно, сначала надо понять, стоит ли игра свеч…»

– Вокруг тебя светится чистая, прозрачная вода, она легкая,теплая, приятно щекочет кожу, – произнесла она вслух хорошо поставленным,глубоким грудным голосом.

– Она красная от крови, – мучительно сглотнув, прошепталВеня, – она темно-красная, густая. Она кипит и пузырится, Я захлебываюсь,покрываюсь волдырями. – Он стал дышать тяжело и быстро, хватал открытым ртомвоздух, запрокинул голову, колотил вокруг себя руками.

– Регина Валентиновна! – послышался снизу голос кухарки. –Ужин готов!

Регина ничего не ответила, она знала – второй раз Людмилкане позовет, так заведено в доме: если хозяйка сразу не спускается и неоткликается, значит, она очень занята и мешать ей не следует.

Лицо Волкова побагровело, на лбу вздулись толстые синие жилыв форме ижицы. Он дышал хрипло, с присвистом, бил по воздуху руками и бормоталочень быстро нечто невнятное. Если бы кто-то мог видеть эту сцену со стороны,то подумал бы, что продюсер-миллиардер бьется то ли в эпилептическом припадке,то ли в предсмертной агонии, а его жена спокойно за этим наблюдает, смотритоценивающе и серьезно. Он сейчас умрет здесь, на полу, а она и глазом неморгнет.