Он завел мотор, медленно проехал вдоль длинной девятиэтажки,свернул за угол, чтобы вырулить на улицу. И тут же нажал на тормоз.

Дорожка, стиснутая высокими бетонными поребриками, былаузенькой, двум машинам ни за что не разминуться, и одна-то проезжалавпритирочку С Котовского как раз свернула синяя «тойота» годочков этак десятиот роду, оглашая окрестности громкой музыкой, едва успела затормозить, и две машиныстояли лоб в лоб, кому-то следовало уступить и отползти задним ходом, освободивпроезд.

Родион видел, что машина битком набита коротко стриженнымимолодчиками в коже и их накрашенными подружками. По совести, дорогу должны былиуступить они – «Тойота» задними колесами стояла на проезжей части, ей былопроще, а ему пришлось бы сдавать задом метров несколько.

Правая передняя дверца распахнулась, высунулся их водитель итоном, исключающим всякие компромиссы, заорал:

– Сдай назад, деревня очкастая, чего встал?!

В нем вскипел гнев. Словно бы кто-то невидимый дергал заниточки, тело действовало само. Двигаясь легко, окрыленно, словно во сне, оннеторопливо вылез из машины, встал рядом с распахнутой дверцей, вытащилпистолет, медленно оттянул затвор и замер, держа оружие дулом вверх вполусогнутой руке.

Несколько секунд царило озадаченное молчание, только музыкав машине надрывалась. Потом водитель молниеносно втянул голову, хлопнулдверцей, отчаянно проскрежетали шестерни в коробке передач, взвыл мотор,«тойота» бешеным рывком прямо-таки выпрыгнула на дорогу, визжа покрышками,описала короткую дугу, вновь проскрежетали шестерни – и сопляки унеслись наполной скорости, под нелепо орущую музыку.

Родион, щеря зубы, смотрел им вслед. Он чувствовал себяпобедителем – впервые после неисчислимых приступов бессильной злости,испытанных при встречах с этими самозванными хозяевами жизни. Выходит, можно итак, это они понимают прекрасно и в дискуссии не вступают… Вспомнил, какубегали те, на берегу, – кругом правы американцы насчет своего полковникаКольта, уравнявшего шансы…

…Издали ему показалось, что на обочине возле Вознесенскойцеркви стоит женщина в странном, немодном платье, но это оказался священник,самым обычным образом голосующий машине. Родион притормозил – сейчас он былумиротворен недавней победой и полон всеблагой любви к человечеству.

– Вы меня на Лебеденко не отвезете?

– Пожалуйста, батюшка, – сказал Родион, неизвестно чемуулыбаясь. – Нешто ж мы не самаритяне?

Священник с некоторым сомнением присмотрелся к нему, дажекрайне деликатно потянул носом воздух, но, не уловив запашка алкоголя, сел вмашину, ловко подобрав рясу.

Какое-то время оба молчали. Родион верующим человекомникогда не был – конечно, как и положено интеллигенту, любил порассуждать опечальном упадке истинно православного духа во Святой Руси, знал, что к церквиположено относиться с неким экзальтированным трепетом, но все это былачистейшей воды теория, так ни во что конкретное и не вылившаяся. Года два назадЛика вдруг предложила ему обвенчаться в церкви, он воспринял неожиданную идею сэнтузиазмом, решив, что это будет красиво и современно, но ей стало не до того,да и Родион особо не настаивал. Зойку они, конечно, не крестили, а сам он, каклегко догадаться, был тоже некрещеным, твердокаменная бабушка Раскатниковаскорее удавилась бы…

В общем, сейчас он испытывал что-то вроде легонькоголюбопытства, словно столкнулся с негром или премьер-министром. Однако к этомучувству примешивалось и кое-что еще – имевшее вполне практический интерес…

Как же это у них называется? Ага…

– С вечерни, батюшка? – спросил он.

– С вечерни, – кивнул священник, чей возраст Родион,как ни приглядывался, не мог определить, борода мешала. – А вы не ходите?

– Не сподобился как-то… – произнес он, боясь обидетьэкзотического пассажира какой-нибудь не такой фразочкой. Кто его знает, чтосчитается обидным…

Ожидал чего-то вроде укора, но священник молчал, глядявперед, – то ли устал, то ли не собирался вести религиозную пропаганду.

– Извините, а можно вас спросить…

– Да? – сказал священник так ободряюще-охотно, чтоРодион решился.

Тщательно подыскивая слова, сказал:

– Я о грехе… «Не убий», «Не укради» и так далее… Грех убитьединоверца, это даже я знаю, атеист по жизни… А если – не единоверцы и вообщене христиане?

– Простите, я не понял немного…

– Я – не христианин, вообще неверующий, – сказалРодион. – Предположим, я убил такого же, как я, неверующего, взял вот иубил. Это грех? Перед Богом? Перед вашим Богом?

– Нет Бога «вашего» и «нашего», молодой человек. Господьедин…

– Я понимаю, – сказал Родион, мучительно ища слова,словно пытался говорить на иностранном языке, которого почти не знал. – Впринципе, я не об этом… В общем, это грех?

– Конечно, грех.

– А почему? Ни он, ни я в церковь не ходим и в Бога неверим. Значит, и его заповедей не нарушаем. Где же тут грех?

– В самом поступке. Жизнь дана не вами, а Богом, ему ирешать, когда ее взять… Подождите. А человеческих законов вы, значит, в расчетне принимаете?

– Давайте для чистоты эксперимента считать, что непринимаю, – усмехнулся Родион.

– Вы боитесь Божьего наказания? Хоть и не верите, но дляподстраховки боитесь? Или нет?

– Нет, – сказал Родион. – Мне просто интересно.Хочу знать, есть в этом случае грех или его нет. С вашей точки зрения.

– С моей точки зрения – безусловно, есть.

– Нет, но почему? – не без упрямства спросилРодион. – Мы же не христиане, я и т о т… Значит, на нас его законы и нераспространяются.

– Скажите, а вы способны изнасиловать мусульманскую девочкулет семи? При условиях, когда власти не узнают? А перед их Аллахом у вас темболее не может быть страха…

– Да ну что вы! – сказал Родион в сердцах. – Уменя у самого дочка…

– А не будь у вас дочки?

– Все равно не стал бы.

– Вот видите, – сказал священник. – Грех – это незапрет, установленный Богом или людьми. Это нечто, состояние или поступок,самой душою человеческой признаваемый за крайне отвратный, и потому пойти нанего человек не может. А поскольку душа вложена в человека Господом, воздержаниеот греха есть акт принятия Господа…

– Туманно немного.

– Возможно, – согласился священник. – Немногоустал, простите великодушно, день был тяжелым… Если попроще… Человек не долженгрешить, потому что грехом сам себя ставит вне законов и установлений, неважно,Божеских или человеческих. Свобода воли для того и дана, чтобы каждый решил:погубит он душу или сохранит в чистоте. И страх перед грядущим наказанием здесьне должен становиться решающим мотивом…