И, каким-то неведомым образом дав понять, что аудиенциязакончена, еще энергичнее заработала локтями. Русый короткий хвостик,перехваченный резинкой, подпрыгивал на спине.

Глядя ей в затылок, Родион представил, как приставляет дулочуть пониже хвостика, отведя его стволом, медленно, плавно нажимает наспусковой крючок. Совершенно отстранение, словно речь шла о научномэксперименте, подумал: «А вот интересно, череп разлетится или все будет чище?»Эта мысль, холодная и сладострастная, ничуточки его не ужаснула, не удивиладаже.

Он остался стоять у двери, глядя на жену тяжелым, новымвзглядом. Она старалась со всем прилежанием, водя намыленной рубашкой порокочущей волнистой доске, подол коротенького халатика то и дело подпрыгивал,смуглые от искусственного загара ноги были обнажены на всю длину и более того –и его мысли приняли новое направление, просыпалось желание, отчего-то стройныеноги жены перед мысленным взором причудливым манером сочетались с образомпрекрасного германского пистолета, Родион явственно видел, как, приставив ей квиску дуло, заставляет повернуться к нему, опуститься на колени, и, не отнимаядула, сжав другой рукой в кулаке девчачий хвостик русых волос, пригибает ееголову к напрягшемуся достоинству, с наслаждением слушая испуганное хныканье…

Прилив возбуждения пронзил поясницу острой судорогой. Родионотступил назад, тихонько запер дверь на задвижку и двинулся к жене, чувствуягорячие удары крови в висках. Все лицо пылало. Положил ей руки на бедра,прижимая к себе. Лика недоуменно дернулась, выпрямилась, он не дал ейповернуться к нему лицом, прижал еще теснее, запустил руки под халат, ощущаябешеный прилив сил, провел ладонью по плоскому, совсем девичьему животу, грубо,по-хозяйски, опустил руку ниже. Когда правая рука замерла на ее груди, Ликазнакомо встрепенулась, закинула голову, услышав ее учащенное дыхание, Родионрванул поясок халата, повернул к себе и стал теснить к стене. Она ошарашенноподчинялась, закрыв глаза. Прижав ее к стене, словно распяв, Родион, не в силахизбавиться от мысленного образа черного пистолета, взял ее удивительно ловко ибыстро, с первой попытки. Он не спешил и не был груб, но прекрасно понимал, чтонасилует Лику самым бесстыдным образом. А вот она этого, кажется, и непонимала, обхватила его спину, выдыхая со стоном:

– Милый… какой ты сегодня…

И пыталась отвечать, но он напирал так, что у нее перехватывалодыхание. Лика по прошествии довольно долгого времени кончила первой, вскрикнулаи обмякла. Тогда Родион, чувствуя себя наконец-то настоящим суперменом,отчаянно желая стереть всякие воспоминания о недавнем постыдном бессилии,опустил ее на кучу простыней, не встретив ни малейшего сопротивления, теплую,раскрывшуюся, покорную, оскалясь, медленно овладел ею, так, словно хотелуничтожить, раздавить. И когда в конце концов после упоительнейшего оргазма, откоторого потемнело в глазах и голова стала вместилищем звенящей пустоты, Родионоторвался от нее, повалился боком на простыни, понял, что одержал не простопобеду – триумф. Не хватало только фанфар и серебряных труб. Над головой у негошумно выключилась стиральная машина, Лика, не открывая глаз, придвинулась иположила голову ему на грудь. Он мстительно ухмыльнулся в пространство. Испросил:

– Тут кто-то собирался меня к доктору отправить? Импотентомобзывал?

– И вовсе не обзывала, – все еще задыхаясь, сказалаЛика.

– А подразумевала?

– Ты не так понял…

– А еще хочешь?

– Ой, Родька, хватит… Что с тобой сегодня такое?

– В настроении, – сказал он покровительственно.

– Почаще бы такое настроение… – фыркнула она. – Нет,чтобы собственный муж изнасиловал в собственной ванной, как Шарон Стоун…

– А она здесь при чем?

– А ты вспомни – ее чуть ли не в каждом фильме непременно кстеночке приставляют и именно в такой позиции. Имидж у нее такой, что ли?

– А еще?

– Родик, хватит, пусти… Ну правда, хватит с меня, все былопросто прекрасно… – Она забарахталась, высвобождаясь. – Спасибо, а теперьпусти…

Он поднялся следом за ней, спокойный и гордый победитель,по-хозяйски стиснув тугое бедро, хмыкнул:

– А может, и пойти к тебе в шоферы? Чтобы драть на заднемсиденье по шоферскому обычаю?

Лика внимательно посмотрела на него:

– Положительно, не узнаю я тебя сегодня, уж не наркотикамили начал баловаться на склоне лет…

Но особой серьезности в ее голосе не было, и Родион, спобедительным видом шлепнув женушку ниже талии, отпер дверь. Направился вкухню, посвистывая и ощущая волчий голод. Сидевшая там Зойка, торопливопрожевав бутерброд, ухмыльнулась:

– Ну, родители… Прелюбодеи. Запереться в ванной и наглоамурничать – это можно, а в кино с одноклассниками некоторых и не пускаютбезжалостно.

– Помалкивай, – сказал Родион беззлобно. –Помалкивай, развитой не по годам ребенок. Это не с тем ли одноклассником, укоторого родители финку нашли?

– У него такой период, – сказал развитой не по годамребенок. – Поиска себя и осознания места в мире. Зато, между прочим, ни разус руками не лез, а это плюс, поверь моему женскому чутью…

– А что, кто-то лез? – спросил он настороженно.

– Папочка… – страдальчески сморщилась она. – Не наМарсе живем. У нас в классе уже три женщины образовалось…

…Полной семейной идиллии не вышло. Часа через два за Ликойзаехал некий элегантный субъект средних лет, изысканно вежливо раскланявшийся соткрывшим дверь Родионом. Оказалось, в концерне снова возникла некая нештатнаяситуация, позарез требовавшая Ликиного присутствия, – и она, быстро приведясебя в парадный вид, укатила.

На сей раз Родион не испытывал по-настоящему ни злости, ниревности непонятно к кому. Принял все совершенно спокойно. Немного повозившисьс пистолетом, достал с полки бордовый томик Светония и углубился вжизнеописания двенадцати цезарей.

Конечно, среди вереницы давно ушедших в небытие римскихимператоров попадались и вполне приличные даже по сегодняшним меркам люди –вроде благородного Тита, возможно, не столь уж и облагороженного серьезнымисториком Светонием. Но почти все остальные привлекали его воображение еще сдетских лет именно дичайшими выходками, оставляя смешанное чувство зависти илегкого страха. Нельзя даже сказать, что Гай Калигула или Нерон былиаморальными субъектами – они вели себя так, словно никакой морали на свете несуществовало вовсе, или, по крайней мере, лично они ни о чем подобном неслыхивали отроду Они попросту были какими-то другими. Военный поход Калигулыпротив моря даже нельзя было назвать капризом или причудой – нечто качественноиное, чему не подобрать слов в бессильном языке трусливой толпы…

Отложив книгу, он достал заряженный пистолет и вновь встал уокна, глядя на редких прохожих во дворе. И внезапно почувствовал, что понимаетКалигулу. Теперь, когда он сам стоял с боевым оружием в руке и мог выстрелить влюбого из появлявшихся внизу, совсем по-иному виделась знаменитая сцена напиру: когда консулы, возлежавшие поблизости, льстиво поинтересовались, отчегоизволит смеяться божественный император, а Калигула, хохоча, ответил: «Тому,что стоит мне только кивнуть, и вам обоим перережут глотки…»