побережья с музыкантами и танцорами, развлекавшими их на борту, рано приступая к ужину и покидая столы поздно в ночи.

Но в то лето у Калигулы на уме был еще более амбициозный проект: у него зародилось желание построить мост через залив и триумфально проехать по нему. Эта процессия должна была стать одной из самых сюрреалистических и дорогостоящих в истории Рима{168}.

Корабли, построенные или реквизированные, стояли на якоре в два ряда через весь залив от Бай до Путеол – расстояние примерно в 3,6 км. Затем вереницу кораблей засыпали землей и превратили в подобие Аппиевой дороги, с домиками и местами для привала, снабжавшимися пресной проточной водой. По завершении приготовлений Калигула, облачившись в нагрудный доспех Александра Македонского (по крайней мере, он сам так утверждал) и военный плащ из золотого или пурпурного шелка, расшитого индийскими самоцветами, въехал на мост в Байях. Он принес жертвы Нептуну и богине Зависти и во главе большой колонны солдат поскакал к Путеолам.

На следующий день он проехал назад на колеснице, запряженной скаковыми лошадьми; за ним следовала процессия придворных – Мессалина и Клавдий почти наверняка были среди них – в цветистых одеждах. Позади них шла преторианская гвардия, затем следовали пленные и триумфальные трофеи и, наконец, обычная публика. Добравшись до середины моста, он поднялся на возвышение и обратился к своим «войскам». Он раздал им деньги и похвалил их за храбрость, за перенесенные трудности и опасности и за чудесный переход моря пешком. Затем вся компания принялась пировать на мосту и на кораблях, стоящих на якорях вокруг. На холмах по всему побережью были зажжены тысячи факелов, освещавших полукружье бухты, словно театр. Это было впечатляющее зрелище для любого наблюдателя, но на молодую женщину, такую, как Мессалина, оно должно было произвести особое впечатление.

В некотором смысле, конечно, бухта и была театром – и представление не закончилось. Затем, «насытившись пищей и изрядно перепив вина», Калигула стал бросать сотрапезников с моста, сталкивая тех, кто пытался ухватиться за рули, обратно в воду веслами или лодочными баграми. Когда ему и это надоело, он использовал быстроходный корабль с острым тараном, чтобы потопить некоторые суда, стоявшие на якоре близ моста для пира.

Объяснения действий Калигулы сильно разнятся между источниками (и даже в пределах одного и того же источника). Иудейский историк Иосиф Флавий рассматривает этот проект и как признак безумия императора, и одновременно как его стремление к божественному статусу; Сенека – как признак безумия и стремления к тирании восточного типа[44]. По мнению Диона, Калигула задумал это мероприятие как выражение критики по поводу недостаточности традиционного триумфа в республиканском стиле. Светоний предполагает, что он хотел посоперничать с персидскими царями Ксерксом и Дарием, которые (во время военных походов) сооружали аналогичные мосты через Геллеспонт и Босфор, или что он надеялся вестями о своей затее запугать британские и германские племена и заставить их себе подчиниться. Впрочем, Светоний упоминает и о другом объяснении, услышанном от своего деда, который должен был застать это событие: Тиберий, не уверенный в способностях Калигулы быть правителем, обратился к астрологу, а тот предрек, что мальчик скорее на конях проскачет через Неаполитанский залив, чем станет императором. Калигула отчаянно пытался доказать, что астролог ошибся в обоих пунктах{169}.

Каковы бы ни были мотивы Калигулы, история с мостом – и с насилием под конец – не была продуктом иррационального безумия. На самом деле она идеально укладывается в логику более широкой программы его политического послания. Калигула знал: больше всего в абсолютном правителе пугает – и фактически определяет абсолютную власть – не власть наказывать жестоко, а власть наказывать по своему произволу. На публике и наедине, в постели и за обедом Калигула любил напоминать своим подданным о том, что они полностью подвластны его малейшему капризу. Его действия в Неаполитанском заливе летом 39 г. н. э. были окончательной проверкой его теории: вначале Калигула преследовал, казалось бы, иррациональные цели, затем воплотил их в необычайную, сверхъестественную реальность. Он развратил гостей чувственными наслаждениями, он усыпил их бдительность музыкой и вином. Наконец, без всякого предупреждения он продемонстрировал произвол и неотвратимую власть над их жизнью и смертью.

Напряженность обстановки, в которой Мессалина провела первые годы своего брака и которая стала ее школой придворной политики, невозможно преувеличить. Это был мир постоянной сенсорной перегрузки; мир роскоши, физических наслаждений, показухи и соперничества в демонстративном потреблении, чего не могли себе позволить Клавдий с Мессалиной. Это был также мир, полностью зависящий от произвольных прихотей его лидера. Мир садизма, унижений, сексуальных домогательств, интриг при императорском дворе и сплетен на Форуме. И самое большое коварство крылось, пожалуй, в том, что это был мир неослабевающей тревоги.

VII

Король умер, да здравствует король!

Правителям, говорил он, живется хуже всего: когда они обнаруживают заговоры, им не верят, покуда их не убьют.

Светоний. Домициан, 21

Сентябрь положил внезапный конец светскому сезону лета 39 г. н. э. В первые дни нового месяца действующие консулы были по приказу Калигулы низложены; их фасции, символы их конституционной власти, были сломаны, что довело одного из них до самоубийства{170}. Затем совершенно внезапно Калигула объявил о своем намерении немедленно отправиться на север, через Альпы, к Рейну.

Северный поход, по-видимому, планировался уже в течение какого-то времени: Светоний говорит о сборе новых легионов и большого количества вспомогательных войск. Все предыдущие императоры так или иначе проявили себя в боях, и память о героизме отца и деда в Германии, должно быть, не давала покоя Калигуле.

Отъезд его, однако, был неожиданным, а темпы продвижения удивительно быстрыми. Преторианцам приходилось, отбросив гордость, грузить свои знамена на вьючных животных, чтобы не отстать. Жителям городов по пути приказали обрызгивать дороги водой, чтобы не поднимались облака пыли, мешавшие двигаться лошадям и людям. Позади Калигулы и его солдат двигалась большая свита: гладиаторы, актеры и узкий круг придворных, в котором присутствовали сестры императора, Агриппина и Юлия Ливилла, а также вдовец Друзиллы Эмилий Лепид{171}. Клавдий и Мессалина – чья первая беременность, вероятно, уже была заметна – остались в Риме[45].

Официальным поводом к северному походу Калигулы было усмирение германских племен, которые, в результате ухудшения дисциплины в пограничных легионах, слишком долго находившихся под командованием одного и того же недостаточно строгого наместника, все чаще совершали набеги на римские территории. К концу октября, однако, до Мессалины и Клавдия в Риме дошли слухи о совсем ином мотиве, куда лучше объяснявшем внезапное объявление и беспрецедентную спешку похода Калигулы. Гней Корнелий Лентул Гетулик, долгое время бывший наместником Верхней Германии, был казнен – не за пренебрежение дисциплиной, а за заговор против императора{172}.

К концу октября жрецы в Риме приносили жертвы в благодарность богам – «за обнаружение нечестивого умысла Корнелия Лентула Гетулика на Цезаря Августа Германика [Калигулу]»[46] – но дело было далеко не закончено{173}. Гетулик уже успел проявить себя как проницательный политик; он пережил падение своего близкого соратника Сеяна, послав Тиберию завуалированные угрозы относительно уровня поддержки в легионах под его командованием{174}. Возможно, последовавший кризис стал результатом его неудачной отчаянной попытки спасти собственную голову.

Вслед за казнью Гетулика в заговоре были обвинены еще трое: сестры Калигулы Агриппина и Юлия Ливилла, а также вдовец Друзиллы Эмилий Лепид. Утверждалось, что Эмилий Лепид состоял в связи с обеими сестрами своей покойной жены и они вместе планировали убить Калигулу и возвести на трон Эмилия Лепида. Доказательство вскоре обнаружилось – или было сфабриковано – в виде тайных писем, почерк которых якобы совпадал с почерком заговорщиков. Все трое были обвинены в измене перед поспешно созванным императорским судом.

Калигула велел послать три меча – по одному на каждого предателя – в храм Марса Мстителя в Риме. По-видимому, именно прибытие этих сувениров из северного похода Калигулы стало для Мессалины первой вестью о драме, разыгравшейся в ту зиму на Рейне. Вскоре подтверждение явилось и в лице самой Агриппины. Калигула казнил Эмилия Лепида и приговорил