В его голосе была такая печаль, что Григорий вдруг понял: аведь это правда! И, потрясенный, перевел дыхание, не в силах поверить, чторушится такая хитрая его задумка.

– Меня на сие любовь подвигла. Разве может быть любовьвиновата? – выкрикнул он фальшиво, и эти слова были Маше как нож в сердце.

– Любовь?! – в ярости закричала она, рванувшись и незамечая, что лезвие слегка чиркнуло ей по шее и тоненькая струйка крови потеклана жалкие лоскутья, едва прикрывавшие грудь. – Любовь тебя подвигла меняобманом взять? Любовь подвигла сговорить ватажников Честного Леса напасть наменя, а потом стращать блядными словами и непотребствами смущать?

Она осеклась, потому что Григорий вдруг каменно замер за ееспиной, словно бы даже дышать перестал, а черты Алексея исказились страданием.

– Опомнись, сестра, – с болью выговорил он, не сводя глаз слица затаившегося Григория и читая по нему, как по книге. – Да ведь он сам иесть атаман Честной Лес!

* * *

Нет, не может быть, невероятно! Это слишком страшно, чтобыбыть правдой!

У Маши подогнулись колени, но Григорий не выпускал ее руки,заставляя стоять, и она услышала его тихий, торжествующий смех. Да, изряднопотешил его тщеславие молодой князь, не сумев скрыть своего ужаса!

– Какие же мы дураки были, какие глупцы! – Алексей схватилсяза голову и в отчаянии покачивался из стороны в сторону. – Искали браконьеров?!Как же! Напоролись на самострелы?! Где там! Это вы напали на Орликовых, Никишкутам и подстрелили до смерти! Вот почему ватажники унесли мертвого – опознали бего, вам бы сразу конец… Хитро, хитро все придумали.

– Хитро, верно, – прохрипел Григорий. – Востер я, самзнаешь.

– Знаю… знаю… – Голос Алексея вдруг задрожал, и Маша увиделаперед собой не сурового мстителя, каким он был мгновение назад, а растерянного,обиженного мальчишку. – Ну зачем, зачем ты это сделал, братан? Зачем?!

Алексей сейчас, наверное, вспомнил, кем был для негоГринька-Григорий последние пять лет, и сердце его разрывалось от горечи инедоумения: «За что, почему сие содеяно?» Слезы блеснули в его глазах, и Машатоже невольно всхлипнула, вспомнив широкую дорогу от Ново-Измайловской усадьбыи двух мальчишек, бежавших по ней, взявшись за руки.

Однако Григорий, видно, нимало не страдал от воспоминаний,потому что голос его был сухим, чужим:

– Зачем, говоришь? Рад буду пояснить, брате-ельник! – Оннасмешливо растянул это заветное для Алешки слово. – Только сперва ты мнеответь: что такое Честной Лес, что сие значит?

Алешка передернул плечами:

– Ты сам не ведаешь, что ли?

– Говори давай! – вскричал Григорий, с необъяснимойвнезапностью впадая в ярость и укалывая Машу острием своего ножа.

– Леший. Честной Лес – так лешего в народе зовут, –подсказала она растерявшемуся брату.

И тот послушно повторил:

– Леший… А и впрямь – говорили, что ты сын лешего, больно ужсвой в лесу!

– Тепло, тепло! – вскричал Григорий, словно при игре вгорелки. – А какими еще словами лешего называют?

Он возбужденно дергал Машу, едва не выламывая ей руку изплеча, и брат с сестрою наперебой выкрикивали, в ужасе уставясь друг на друга:

– Лешак!

– Лесной барин!

– Дикарь, дикинький мужичок!

– Ну, еще, еще! – азартно кричал Григорий.

– Негодный!

– Щекотун!

– Вольной!..

– Вот! Вот именно! – взревел Григорий – и крик его внезапнооборвался рыданием. – Вольной…

Алеша глядел по-прежнему недоуменно, а у Маши холодок прошелпо спине.

В отличие от младшего брата, она немало наслушалась откнягини Елизаветы рассказов о былых ее приключениях и прекрасно знала, скольдорог был ей в молодости разбойничий атаман по кличке Вольной. А как же егозвали? Ох ты, господи… Да ведь звали его Григорием!

Почувствовав, как дрожь охватила ее тело, Григорий понял,что она обо всем догадалась.

– Вот так вот, графинюшка моя молодая, – протянул он сиздевкою. – Княгиня Елизавета когда-то мою мать, горничную свою, из домубрюхатую выгнала за то, что Вольной барыне служанку предпочел. Где она своюголову сложила – никто не знает. Меня тетка вырастила, сестра материна. Она-томне все про графьев Строиловых и поведала, всю подноготную!

Его хихиканье перешло в истерический смех, заменивший злыеслезы этому сожженному, измученному мстительностью существу.

– Это все я сделал! Я – Честной Лес, сын Вольного! – кричалон, не то рыдая, не то хохоча. – Все – я! И там, в Ново-Измайлове. И дедавашего на засаду навел… и погреб Силуянов отворил, чтоб Илюшка Аристов васнашел. А когда ты, брательничек, убежал, я уже знал к тому времени, чтоМихельсонов отряд близок, вот и решил тебя как бы спасти, чтоб к семействувашему поближе подобраться. Вот вам всем от меня! Вот вам всем!..

Маша едва не оглохла от этих безумных воплей возле самого ееуха; страх и внезапность этих ужасных саморазоблачений лишили ее последних сил,а потому она не сделала даже попытки сопротивляться, когда Григорий вдругсорвался с крыльца, толкая ее перед собой, и, прежде чем Алешка успел емупомешать, подбежал к Зверю, одним махом забросил в седло Машу, а сам вскочилсзади на мощный круп.

Зверь взревел не лошадиным, а каким-то медвежьим ревом, оселна задние ноги, пытаясь сбросить седоков, но это ему не удалось. Григорий,яростно оскалясь, кольнул коня в бок ножом, и тот с места взял такой рысью,что, чудилось, содрогнулась земля.

Сначала они кружили по поляне – Григорий никак не могсправиться с поводьями, и Маша, вцепившись в гриву коня, краем глаза увидела,как из лесу на свист Алексея выбежала Эрле – значит, он нашел ее в лесу, она неуспела добежать до Любавина, – вот почему Алексей появился один! Вмигоказавшись в седле, Алеша погнал Эрле вслед за Зверем, но как ни резва былазолотистая кобылка, ей не под силу оказалось даже приблизиться к Зверю,разгоряченному болью и страхом.

Алексей что-то отчаянно кричал, но Маша не слышала, непонимала. Ей казалось, что Григорий сошел с ума: круто заворотив коня, оннаправил его в самую болотину, туда, где жутковато колыхались серые, сотканныеиз тумана фигуры.