Если не изменяет память, в версте отсюда находится вполнеприличный трактир. Елизавета отправила карету и слуг вперед – спросить комнатыда заказать ужин, а сама с дочерью отправилась пешком (один вид дормеза вызвалу Маши спазм!).

Вот и трактир приблизился. Вошли в чистый, выметенный двор,окруженный конюшнями, поднялись на крыльцо. Дом был невелик – в пять комнат,одна из которых была общей столовою, вторая – стряпка; две другие отдавалисьподряд всем заезжим, а последняя, подороже ценою, приятно убранная,предназначалась для богатых проезжающих, желавших ночевать отдельно. На этипокои и рассчитывала Елизавета, и каково же было ее огорчение, когда горничнаяПелагея, встретившая княгиню у ворот, поведала, что комната занята какой-товажной дамою.

Решительная Елизавета, конечно, отправилась бы дальше, напочтовую: подумаешь, четыре часа пути! Но Машино недомогание? Но тяжелые тучи,которые уже бились одна о другую, глухо ворча?.. Она растерянно застыла напороге, как вдруг Маша, мгновенно побледнев, привалилась к стенке… сползла поней… села, пытаясь поднять голову, – да и завалилась неловко на бок.

Пелагея завопила, как резаная, а Елизавета рухнула на колениперед дочерью и сжала ладонями ее бледное, похолодевшее лицо с закатившимисяглазами. Она пыталась позвать Машу, уловить стук ее сердца, но Пелагея вопила,будто по покойнику, и ничего нельзя было понять от этого крика.

Но вдруг раздался резкий звук пощечины, и суровый женскийголос проговорил:

– Silence, merde! [20]

Конечно, Пелагея ничегошеньки не поняла, и немедля умолкнутьее заставила только пощечина; Елизавета же, мало привычная к подобномуобращению с крепостными, с изумлением обернулась, но разглядела в проеме дверилишь темный силуэт с непомерно большой и какой-то вихрастой головой и стольширокой юбкою, что она вовсе перекрыла вход. И эта странная фигура, подбочась,рявкнула на куафера Данилу:

– Чего стал, чучело огородное? А ну, бери барышню, неси впокои!

– Так ведь свободных нетути… – пискнула Пелагея, нонезнакомка так грозно взглянула на нее, что горничная с перепугу оступилась ислетела с крыльца.

Данила же легко поднял Машеньку и проследовал через весьтрактир за властной барыней. Елизавета, не чуя ног, поспешала следом.

Вся процессия ворвалась в комнату, благоухающую духами, иДанила осторожно уложил барышню на диванчик. Незнакомая дама быстро что-тосказала по-французски; из-за занавески выбежала молоденькая хорошенькая девушкав кокетливом платьице и передничке и проворно засуетилась вокруг Машеньки сгорячими салфеточками, льдом и какими-то пузырьками.

Елизавета сунулась было к дочери, но незнакомая дама взялаее за руку:

– Успокойтесь, madame. Моя камеристка отлично знает своедело. Умоляю вас, поверьте: обморок вашей дочери тотчас пройдет!

Елизавета, сморгнув слезы, обратила на даму признательныйвзгляд – и невольно замерла от изумления. Право же, особа, стоявшая перед нею,имела внешность презамечательную!

Было ей, верно, за пятьдесят, однако волосы ее оказались неседыми, как можно было ожидать, а густо напудренными фиолетовой пудрою иуложенными в виде округлой корзины, в которой колыхалось множество цветов, –правда, несколько примявшихся. Ручка корзины, также сплетенная из волос, былавдобавок повита перьями. Данила, известный своим куаферским искусством, разинуврот, завистливо смотрел на сие произведение. Да и Елизавета на какое-томгновение забыла обо всем на свете, даже о дочери; она не сводила глаз счрезмерно декольтированного (старческая морщинистая грудь, тщательнонапудренная и украшенная мушками, производила впечатление покрытых пыльюантичных развалин) черного платья из дивного шелка, затканного алыми розами.Благодаря чрезмерно пышным фижмам талия казалась неправдоподобно тонюсенькой.Лицо дамы, все в грубых складках, было набелено, нарумянено и накрашено, вокруграспространялся крепкий запах кармской мелисной воды [21]. Однако умный взорбольших и красивых черных глаз незнакомки заставлял забыть обо всех диковинныхпричудах ее туалета.

– Умоляю, – снова произнесла она, не по-русски выговариваярусские слова, – не волнуйтесь. Ваша дочь сейчас очнется. Пока же позвольтепредставиться. Я – графиня Строилова.

Елизавета рот раскрыла от изумления.

– Не может быть! – воскликнула она и тут же, краснея,извинилась: – Простите, сударыня, мою вольность, но я…

– Быть может, мы знакомы? – прервала дама. – Однако мояужасная рассеянность… Прошу прощения тысячу раз! Ради бога, напомните ваше имя.

– Я княгиня Измайлова, – сделала неловкий реверансЕлизавета, – но моя дочь носит титул графини Строиловой.

Насурьмленные дуги бровей взлетели еще круче; черные глазадамы недоверчиво раскрылись.

– Позвольте… – тихо проговорила она – и вдруг резкие, грубыечерты ее как бы разошлись, разгладились: – Ах нет, не может быть! Неужелиправду говорят, будто il n’y a pas de bonheur que dans les voies communes?![22] Вы – княгиня Елизавета Измайлова? А это несчастное дитя – ваша дочь?

Елизавета захлопала ресницами:

– Да, но каким образом…

– Дорогая Louise! – воскликнула дама, внезапно заключая ее всвои объятия и обдавая запахами духов, пудры и помады. – Ах нет, в этоневозможно поверить. Встретиться с вами здесь, случайно?! Ведь я отправилась изПетербурга три дня назад, желая посетить Любавино и повидаться с вами и моеюплемянницей!

– Племянницей? – переспросила Елизавета. – Так вы…

– Ну конечно! – закивала графиня так энергично, что одинцветок выпал из ее прически. – Конечно! Я – кузина вашего покойного свекра,Петра Строилова, прихожусь вам по мужу – ах, Валериан! Страдалец! – Она намгновение приложила к глазам кружевной платочек. – Прихожусь вам тетушкою, ну аэтому милому ребенку, – она экстатически воззрилась на Машеньку, которая в этотмиг застонала и приоткрыла глаза, – троюродной grand-maman [23]. Хотя, конечноже, было бы гораздо приятнее, если бы и она называла меня просто ma tante [24].– И графиня, округлив напомаженный рот, добродушно хохотнула, однако тут жеосеклась, с тревогою, невольно тронувшей Елизавету, оборотясь к кровати.