Почуяв опасность, Зверь враз присмирел, притих и ступалосторожно, направляемый Григорием точно в те места, которые только и былибезопасны в этой гиблой трясине, кое-где утыканной островками-кочками.

Зверь сделал шаг, и другой, и десятый, обрызгивая мох илом;а Эрле, почуяв неуверенность своего всадника, заартачилась на берегу, не пошлав болото. Алексей зажал рукою рот, сдерживая крик ужаса, понимая, что сейчаслюбое неверное движение Зверя может стать роковым для его сестры, и молясь лишьо том, чтобы Григорию удалось выбраться из болота, хотя как потом отыскиватьего, как спасать Машу, было невозможно представить.

Но крик все-таки вырвался у него, когда перед Зверем вдруггромко лопнул болотный пузырь. Коротко заржав, до одури перепуганный коньзавертелся на месте, так что по бабки ушел в воду, а Григорий, сидевший у негона крупе, соскользнул в болото; Маша же удержалась только потому, что легла нашею коня, словно слившись с ним своим телом.

Алексей стоял ни жив ни мертв, глаза его были прикованы ксестре. Он знал, что, когда свирепый конь разойдется, его не уймешь: яростьтуманила его разум! Надо было ожидать, что Зверь, рассвирепев, станет кидаться,метаться, соступит в конце концов с потайной тропы, погибнет сам и погубитМашу. Однако ярость коня вмиг остыла, когда он сбросил с себя ненавистногоГригория. С необыкновенной осторожностью, мелко переступая, он развернулсяпочти на месте и в два легких, невесомых скока достиг берега. Здесь, правда, онпоскользнулся, упал на колени – но, чудилось, сделал это нарочно: для того,чтобы Маше было удобнее слезть с него, – точнее сказать, удобнее Алешеразомкнуть онемевшие руки сестры и стащить ее с коня.

Несколько мгновений брат и сестра сидели обнявшись, мешаябеспорядочные, бессмысленные слова и слезы, как вдруг странный, протяжный звукзаставил их оторваться друг от друга и взглянуть на болото.

Это был крик большой, мохнатой, ржаво-желтой птицы, покрытойбурыми пятнами, с торчащими над ушами пучками перьев и черным крючковатымклювом. Медленно пролетев над водой, едва не касаясь ее размашистыми крыльями,болотная сова взгромоздилась на чахлую, уже полумертвую сосенку и опустила взорсвоих желто-стеклянных, немигающих глаз на небольшую кочку, цепляясь за которуюв болоте бился человек. Григорий…

Он был уже весь покрыт черно-зеленой болотной грязью –верно, Зверь сбросил его в самую топь, в такую зыбь, откуда даже лешему нетак-то легко выбраться. И немало, должно быть, затратил он не замеченныхАлексеем и Машею усилий, пока не добрался до этой кочки и не вцепился в нее,переводя дух.

Брат и сестра, крепко схватившись за руки, смотрели на него,и эти три перекрестившихся взора, чудилось, способны были высечь искры даже изсырой, насыщенной гнилостными испарениями мглы, висевшей над болотом. Но ниАлексей, ни Маша не шелохнулись, чтобы подать хоть какую помощь гибнущему егерю– хоть слегу [19] протянуть: мольба, вспыхнувшая было в его глазах, исчезла,уступив место прежней ненависти.

Он покрепче ухватился за кочку, подтянулся, с видимымусилием вытягивая тело из черной жижи, – да так и замер, уставясь куда-торасширенными глазами; но Маша с Алексеем не сразу разглядели, что же произошло;да и потом какое-то мгновение думали, будто глаза их лгут, ибо им почудилось:болотные травы вдруг ожили и медленно, осторожно поползли по рукам Григория.

Но то были не травы, а змеи.

Змеи…

Черные болотные гадюки и зеленые ужи, коих гнездовище былона этой кочке, потревоженные отчаянными усилиями Григория, накинулись нанепрошеного гостя… но отнюдь не для того, чтобы опробовать на нем свои жала иядовитые зубы. Нет! Они словно бы даже рады были этому человеку, и, увидав, какбеспечно снуют змейки по рукам и плечам Григория, Алешка вспомнил все слухи оего загадочной власти над болотными гадами и о взаимной между ними приязни.Теперь он сам видел, насколько правдива была болтовня егерей, но сие зрелищеоказалось столь омерзительно, что Маша с трудом сдержала спазм рвоты иотвернулась.

Алексей же смотрел да смотрел и с изумлением заметил, что,едва змеи вползли на Григория, тот перестал биться, а замер, по-прежнемудержась за кочку, но больше не делал попыток выбраться на нее. И Алексей вдругсообразил, что Григорий оказался на страшном, погибельном перепутье: продолжаяотвоевывать себе пространство на кочке, он рисковал так раздражить змей, чтоони могли позабыть о своей к нему симпатии, разозлиться и закусать до смерти; аоставаясь недвижимым, чтобы задобрить их, он неизбежно будет затянут в топь.Спасения с этого перепутья не было, и Алексей, обожженный внезапной жалостью,вдруг закричал:

– Гринька! Братан! Держись!

Он рванулся, и Маша, вцепившись в брата, лишиться поддержкикоего боялась хоть на миг, обернулась к болоту. Увидев голову Григория – толькоона одна теперь торчала из воды, оплетенная змеиными телами, словно всяпроросшая страшной, шипящей, извивающейся травою, – поймав его уже безумныйвзор, Маша сникла наземь, погружаясь в милосердное беспамятство. Но к Алексеюсудьба не была жалостлива, и ему пришлось увидеть, как названый брат егоГригорий, разбойный атаман по кличке Честной Лес, с протяжным, нечленораздельнымкриком вдруг сам резко погрузился в черную воду с головой. Змеи порскнулипрочь, расплылись по болоту, вновь забрались на свою обжитую кочку, и толькомножество мелких пузырьков на этом месте еще долго толклись, лопались, сновапоявлялись, словно душа человеческая рвалась, рвалась из топи, да так и несмогла вырваться на вольный белый свет.

– Акулька Ульки не хуже! – воскликнула княгиня. – АкулькаУльки не хуже – так вот что это значило!

Елизавета уткнулась в ладони, еле сдерживая слезы. Этистранные, как бы в бреду произнесенные слова Татьяны теперь непрестанноприходили ей на ум. Почему, ах, почему она была так забывчива, не обратилавнимания на имя своей бывшей горничной?! И сходство между Гринькою и Вольнымтеперь казалось очевидным, однако же прежде Елизавета не замечала ничегознакомого в этих прищуренных зеленых глазах. Слепа, глуха, бесчувственна,неосторожна!.. Однако же и Татьяна… почему смолчала? Поведение Татьяны былонеобъяснимо, но зачем сейчас тревожить ее память подозрениями и упреками? Да исестра Улькина, Акулька, передавшая Григорию свою ненависть к Елизавете, – еетоже нет в мире живых. И Вольного давно нет, а теперь – и Григория. «Из болотаон пришел – в болото и сгинул, этот леший», – суеверно твердила Елизавета,вспоминая свою первую встречу с Вольным, вспоминая Григория; и образы двухзеленоглазых разбойников, отца и сына, сливались воедино в ее воображении.«Сгинул – и конец! И надо забыть о нем скорее!»