155 Позвольте повторить: вопрос не в том, чтобы родители не совершали ошибок – это выше человеческих возможностей, – а в том, чтобы они их признавали таковыми. Сдерживать нужно не жизнь, а бессознательность, в первую очередь бессознательность воспитателя, то есть нашу собственную бессознательность, ибо каждый из нас, к лучшему или к худшему, есть воспитатель своих ближних. Мы, люди, настолько тесно связаны друг с другом морально, что ведущий ведет ведомых, а ведомые сбивают с пути ведущего.

Лекция 2

Дамы и господа!

156 Первоначально научная психология представляла собой либо физиологическую психологию, либо весьма неорганизованное собрание наблюдений и экспериментов, посвященных отдельным явлениям и функциям. Несмотря на свою бесспорную односторонность, гипотеза Фрейда подтолкнула ее к психологии психических хитросплетений. Его исследования суть психология проявлений сексуального инстинкта в человеческой психике. Тем не менее, вопреки неоспоримой важности секса, не следует полагать, будто секс – это все на свете. Столь широкая гипотеза подобна цветным очкам: она стирает тонкие оттенки, в результате чего все видится в одном и том же буром свете. Посему немаловажно, что первый ученик Фрейда, Альфред Адлер, сформулировал гипотезу совершенно иного толка, но не менее широкого применения. Фрейдисты обычно не упоминают о заслугах Адлера, ибо фанатично исповедуют сексуальную гипотезу. Но фанатизм всегда есть компенсация скрытого сомнения. Религиозные гонения происходят только там, где ересь представляет угрозу. В человеке нет такого инстинкта, который не уравновешивался бы другим инстинктом. Половое влечение было бы абсолютно неуправляемым, если бы не существовало уравновешивающего фактора в виде не менее важного инстинкта, призванного противодействовать необузданному и, следовательно, деструктивному функционированию инстинкта сексуального. Структура психики не однополярна. Если секс – это сила, воздействующая на человека своими непреодолимыми позывами, то естественным образом существует и сила самоутверждения, позволяющая противостоять эмоциональным вспышкам. Даже у первобытных племен мы наблюдаем жесточайшие ограничения, налагаемые не только на сексуальность, но и на другие инстинкты без всяких десяти заповедей или предписаний катехизиса. Все ограничения слепого действия сексуального влечения проистекают из инстинкта самосохранения, к которому на практике сводится самоутверждение Адлера. К сожалению, Адлер заходит слишком далеко и, почти полностью пренебрегая фрейдистской точкой зрения, совершает ту же ошибку: его воззрения не менее односторонни и утрированы, чем воззрения Фрейда. Психология Адлера – это психология всех самоутверждающих наклонностей в человеческой психике. Я признаю, что односторонняя истина имеет преимущество простоты, но можно ли при этом считать ее удовлетворительной – другой вопрос. Необходимо понимать, что многое в психике действительно зависит от секса – иногда почти все; в других же случаях от секса зависит очень мало; тогда решающую роль играет инстинкт самосохранения, или инстинкт власти, как называл его Адлер. Оба – и Фрейд, и Адлер – ошибочно предполагают непрерывность действия одного и того же инстинкта, как если бы речь шла о некоем химическом веществе, которое всегда присутствует в одном и том же количестве, подобно двум атомам водорода в воде. Будь это так, человек был бы преимущественно сексуальным, согласно Фрейду, и преимущественно самоутверждающимся, согласно Адлеру. Но он не может быть и тем и другим одновременно. Всем известно, что инстинкты различаются по интенсивности. Иногда преобладает сексуальность, иногда самоутверждение или какой-то другой инстинкт. Этот простой факт оба исследователя упустили из виду. Когда перевешивает секс, все сексуализируется, ибо в таком случае все выражает сексуальную цель или служит ей. Когда преобладает голод, практически все можно объяснить с точки зрения пищи. Почему мы говорим: «Не принимайте такого-то всерьез, он сегодня не в духе»? Потому что мы знаем, что плохое настроение может в корне изменить психологию человека. Особенно это справедливо, когда речь идет о сильных инстинктах. Фрейда и Адлера легко можно примирить, если только взять на себя труд рассматривать психику не как ригидную и неизменяемую систему, а как поток событий, которые, словно калейдоскоп, сменяют друг друга под влиянием различных инстинктов. Следовательно, мужчину до его женитьбы нам, возможно, следует объяснять по Фрейду, а после – по Адлеру, что здравый смысл делал всегда[52]. Однако такая комбинация ставит нас в довольно неудобное положение. Вместо того чтобы наслаждаться очевидной уверенностью в некоей простой истине, мы словно оказываемся в бескрайнем море постоянно меняющихся условий и беспомощно мечемся от одной прихоти к другой. Изменчивая жизнь психики – более неудобная истина, нежели жесткая определенность монокулярной точки зрения. Она, разумеется, ничуть не упрощает проблемы психологии, зато освобождает нас от демона «ничего, кроме» – настойчивого лейтмотива всякой односторонности.

157 Едва дискуссия обращается к проблеме инстинкта, возникает ужасная неразбериха. Как отличать инстинкты друг от друга? Сколько существует инстинктов? Что такое инстинкты вообще? Участники споров углубляются в биологию и запутываются еще больше. Со своей стороны, я бы рекомендовал ограничиться психологической сферой без каких-либо предположений относительно природы лежащего в ее основе биологического процесса. Возможно, настанет день, когда биолог, а может быть, даже физиолог, сможет протянуть руку психологу, встретив того посреди туннеля, который они взялись прокладывать с противоположных сторон неизвестного[53]. Тем временем необходимо научиться быть немного скромнее относительно психологических фактов: нам не дано точно знать, что определенные вещи суть «не что иное, как» сексуальность или воля к власти, а потому следует воспринимать их буквально – такими, какие они есть. Возьмем, к примеру, религиозный опыт. Может ли наука быть уверена, что такого понятия, как «религиозный инстинкт», не существует? Вправе ли мы полагать, что религиозный феномен есть не что иное, как вторичная функция, основанная на подавлении сексуальности? Может ли кто-нибудь перечислить «нормальные» народы или расы, которым было бы не присуще такое глупое вытеснение? Если никто не в состоянии указать хотя бы один народ или даже племя, полностью освободившиеся от религиозных проявлений, тогда я не знаю, как оправдать довод о том, что последние представляют собой всего-навсего следствие вытеснения сексуальных порывов. Более того, разве история не предоставила нам множество примеров, когда секс выступает неотъемлемой частью религиозного переживания? То же верно и в отношении искусства, также считающегося результатом сексуального вытеснения, хотя эстетическими и художественными инстинктами обладают даже животные. Это нелепое и почти патологическое преувеличение важности секса само по себе есть симптом современного духовного разлада, обусловленного главным образом тем обстоятельством, что нашему веку не хватает истинного понимания сексуальности[54]. За периодом, характеризующимся недооценкой роли инстинкта, неизбежно следует период ее ненормальной переоценки. При этом чем сильнее недооценка, тем более нездоровой окажется последующая переоценка. В самом деле, никакое моральное осуждение не может сделать секс столь ненавистным, как непристойность и вопиющая вульгарность тех, кто преувеличивает его значение. Интеллектуальная грубость сексуальной интерпретации делает корректную оценку секса априори невозможной. Так, в значительной степени вопреки личным устремлениям самого Фрейда, последующие авторы активно продолжают работу по вытеснению. До Фрейда не было ничего сексуального; сегодня, напротив, сексуальным стало все.

158 В психотерапии озабоченность сексуальностью обусловлена, во-первых, предположением, что фиксация на родительских образах по природе сексуальна, а во-вторых, тем обстоятельством, что у многих пациентов преобладают сексуальные фантазии, реальные или мнимые. Фрейдовское учение толкует их, как известно, в сексуальном ключе с похвальным намерением избавить пациента от этой так называемой сексуальной фиксации на родительских имаго и приобщить его к «нормальной» жизни. Она говорит на том же языке, что и пациент[55]. В подобающих случаях это, конечно, явное преимущество, хотя со временем оно оборачивается во вред: сексуальная терминология и идеология низводят проблему до того самого уровня, на котором она уже доказала свою неразрешимость. Родители не просто «сексуальные объекты» или «объекты удовольствия», от которых можно отмахнуться; они представляют собой жизненные силы, сопровождающие ребенка на извилистом пути судьбы в виде благоприятных или опасных факторов, влияния которых даже взрослый способен избежать лишь в ограниченной степени, независимо от того, подвергся он анализу или нет. Отец и мать, осознаем мы это или не осознаем, заменяются неким аналогом – если, конечно, нам вообще удается отделиться от них. Обособление возможно только в том случае, если мы можем подняться на следующую ступень. Если,