– Вам зачем? – глянула исподлобья Лидия Николаевна. –Поиздеваться в очередной раз вздумали? И вообще, откуда вам известно, что сейгосподин у меня был? Вы с ним знакомы? Или… – Тут она возмущенно раздуланоздри. – Неужели вы сами его ко мне и подослали, для проверки? А потомследовали за ним и выясняли, сбылись или не сбылись мои предсказания? Ну,знаете, Дмитрий Дмитриевич! Это уже выходит за всякие рамки!

Дмитрий мысленно хохотнул. Татьяна всегда говорила ему, чтоони с Лидией Николаевной – два сапога пара, очень друг с другом схожи, несмотряна то что терпеть друг друга не могут. Что ж, очень возможно, что и сапоги,правый и левый, не могут терпеть друг друга, только их ведь никто не спрашивает,как они друг к другу относятся, а что они вечно пялятся друг на друга, так этоеще ничего не значит!

– Глупости какие, – постарался он пожать плечами с таким жепренебрежением. – Вечно у вас какие-то инсинуации в мой адрес… На самом деле япросто-напросто проходил мимо вашего салона и видел, как означенный господин свожделением таращился на вывеску, а потом надавил на кнопку звонка. Велико былоискушение остановить его и разъяснить, что стыдно в наш бурный и, не побоюсьэтого слова, чрезмерно просвещенный век быть столь суеверным и доверчивым,однако я счел подобное поведение непорядочным по отношению к вам. К тому ж в туминуту вы ему отворили и впустили его, так сказать, в святилище. Я мысленнопожелал этому господину удачи и отправился своим путем. И все же ответьте, чтовы ему напророчили?

Лидия Николаевна вновь передернула плечами:

– Ах, как вы надоели мне, Дмитрий Дмитриевич, кабы вы знали!Ну, извольте, извольте: я посулила, что он сперва подвергнется смертельнойопасности, но избегнет ее, потом ему выпадет возможность разбогатеть, но онотвергнет ее, вслед за этим он встретит человека, который страдает тем женедугом, что и у него, и они совместно обретут лечение и успокоение. И чрез этомоему посетителю откроется путь туда, куда стремится его сердце.

– Интересно, кто же способен отвергнуть возможностьразбогатеть? – пробурчал Дмитрий, маскируя своей фразой волнение.

– Вы, само собой, не отвергнете! – усмехнулась теща. – Иправильно сделаете, потому что в клетке опять появились жильцы!

Клетка осталась от прежних хозяев квартиры. Когда семь летназад ударил кризис и состояние Ле Буа, которые пусть сквозь зубы, ноподдерживали русских родственников (о, la famille, семья! Для французов – этовсе! Они себе отказывать станут, но членам своей famille помогут, чем могут),резко уменьшилось, едва не сойдя на полное и окончательное ze?ro, семействуШатиловых-Аксаковых пришлось съехать из очень приличной четырехкомнатнойквартиры в плохонькую и тесненькую двухкомнатную, причем не в привычном Пасси,где обычно селились эмигранты (на Пассях, как называли этот арондисман, район,остряки-младороссы), а близ мрачновато-богемного Монмартра, на авеню Трюдан.Конечно, в пригороде можно было устроиться еще дешевле, но где взять лишниефранки на пригородный поезд? Квартирка была пуста, ее еще предстояломеблировать, висели только щипцы на крюке около камина, а вместо люстры напотолке – невероятной красоты птичья клетка, которую с первого взгляда можнобыло принять за плетеный затейливый абажур. Натурально, ее сняли, но выброситьне выбросили – повесили в углу. Как-то раз Татьяна сунула туда счет заквартиру, потом за электричество… с тех пор повелось: неоплаченные счета«селились» в клетке и порой задерживались там надолго, жильцам иногдастановилось даже тесно, столько их там накапливалось…

– Кстати, о жильцах, – сказала Лидия Николаевна. – Вернее, овозможности разбогатеть. Я прочла в «Le Monde» объявление о том, что накинофабрике «Ciné-France» требуются фигуранты с благородной внешностью.Клянусь, там так и было написано: «avec l’apparence noble»! Видимо, опятьставят какую-нибудь историческую cinéma!

– Предлагаете тряхнуть стариной? – Дмитрий покосился взеркало. Да, его l’apparence по-прежнему noble, что да, то да. В статисты, или,как здесь говорят, les figurants, он вполне годится. И принимать выигрышныепозы перед камерой еще не разучился, и занятие довольно приятное, довольнощедро оплачиваемое. Это вам не вагоны разгружать! Это вам не рынок подметатьпосле ухода продавцов, изредка косясь на горы вынесенного ordure, мусора, вкоторых немедленно начинают рыться клошары, и призывать на помощь всю своюгордость русского офицера, чтобы не подобрать выкатившееся из этих самыхордюров вполне хорошее яблоко, разве что самую чуточку, с одного бочка, тронутоегнильцой, или увесистую «попку» ветчины, повисшую на прокопченной, вкуснопахнущей веревочке, которая и сама по себе – хорошая основа для наваристогосупа! Дмитрий немедля прогнал из памяти неприятные воспоминания – да, бывалораз или два, когда гордость русского офицера приходилось-таки спрятать впустой, прохудившийся карман… Право, нацепить пудреный парик или треуголку иизобразить перед камерой благородного воина времен Людовика или Наполеона кудаприятней.

Хорошая новость – насчет кинофабрики, надо бы встрепенутьсядушой. Однако он с трудом подавлял досаду: в кои-то веки решился поговорить сЛидией Николаевной о ее деле, так нет же, она увиливает. Как нарочно!

А может, и впрямь нарочно? Сколько раз зять беспощадно идовольно жестоко высмеивал ее, доводя чуть ли не до слез.

«Чуть ли не до», вот именно. Дмитрий вдруг подумал, что ниразу за тринадцать лет не видел свою высокомерную тещу плачущей. Она оченьсильная женщина, эта особа, которая некогда сыграла роковую роль в его жизни.После революции бежала с семьей в Самару, потом эвакуировалась вместе с детьмина Дальний Восток, по пути похоронив мужа на безвестном сибирском полустанке,спаслась в Харбине, где погиб сын от рук китайцев, а Лидия Николаевна смоглакаким-то чудом списаться с сестрой в Париже, получила вызов на себя и наТатьяну, пытается прижиться здесь, не сидит ни на чьей шее, а он, зятюшкабогоданный, который тещу терпеть не может, только и знает, что язвит ее ипрезирает.

«Что за запоздалое самобичевание? – нарочно ухмыльнулсяДмитрий. – Ее можно уважать, точно, но меня она Туманскому в четырнадцатом годупросто-напросто продала, нас вместе с Сашей продала, другого слова неподберешь. Кто раз предал, предаст и снова, как писал Шекспир. Хотя нет, унего, кажется, кто раз убил, убьет и снова… Да не суть важно! Я чую, какговорил когда-то мой фельдфебель Назар Донцов, нутром чую, что от нее можнождать чего угодно, какой угодно подлости… Причем она будет убеждена, чтонамерения у нее самые благие! Вот именно – благие для нее! А ее благиминамерениями вымощена дорога в ад для меня. Не будь она Таниной матерью, я быпри виде ее на другую сторону улицы переходил, не то чтобы в разговоры досужиес ней пускаться! Кто раз предал…»