"Это старость, — подумал Звягинцев, — самаянастоящая старость. Мерещится черт знает что и абсолютно на пустом месте: болезненнаямнительность, какие-то странные фобии. Или это вылезает подсознание,оскорбленное и ушибленное многолетней работой в милиции? Или все те мелкиеделишки, которые ты вел всю жизнь, теперь мстят тебе, вгрызаясь беззубым ртом вподсознание?

Кой черт. Пал Палыч Звягинцев, ты же никогда не быланалитиком, лавры всех этих умников в следственных кабинетах и хлыщей,прикуривающих свои сигареты от зажигалок жертв преступлений…

Нужно провериться у психиатра".

Но для того, чтобы провериться у психиатра, нужно былоспуститься вниз, в большую жизнь. В ту жизнь, которая забрала у негоединственного сына. А этого Звягинцев не хотел категорически.

А пока нужно найти этого самого Казбека, племянникалюбвеобильного черкеса. И Звягинцев отправился к бугельному подъемнику,ведущему на спуск для новичков. У подъемника в соломенном кресле-качалке итакой же соломенной шляпе сидел Арик Штиллер.

Арик Штиллер был достопримечательностью «Розы ветров». Впрошлом году, в межсезонье, Арику исполнилось восемьдесят лет. Скромный юбилейотметили в узком кругу приближенных. Для этого Арика вместе с его качалкойперенесли в банкетный зал ресторана, где ему были преподнесены дорогиегорнолыжные очки и торт, довольно точно воспроизводящий ландшафт у «Розыветров». При этом взбитые сливки имитировали снег, а сам комплекс зданийдостойно представляли медовые коврижки. Про тишайшего немца Арика ходилилегенды. Поговаривали, что в войну он был егерем знаменитой дивизии«Эдельвейс», отличным горнолыжником и снайпером, снял не один десяток зазевавшихсярусских солдатиков, и сам Геринг наградил его Железным крестом за храбрость. Нос Кавказа вместе с «Эдельвейсом» почему-то не ушел, остался здесь и прожилдесяток лет на ледниках. А потом прибился к одной из турбаз. В самом конце егодлинного пути маячила «Роза ветров», где он и собирался умереть.

И даже место себе присмотрел — в распадке, недалеко отгостиницы.

Арик эти чудовищные мифы об «Эдельвейсе» не поддерживал, нои не опровергал. Он мирно доживал свой век у бугеля, собирая у «чайников» билетына подъем.

— Привет, Арик, — заорал Пал Палыч на ухоШтиллеру. — Как жизнь молодая?

Арик пожевал губами, что означало: «Привет, жизнь молодаядвижется по накатанной колее: никаких слаломных завихрений».

— Ты Ахметкиного племянника знаешь?

Это был праздный вопрос: престарелый Штиллер обладалфеноменальной памятью на имена и лица, даже случайные.

— Казбек? — Арик так же аккуратно сцеживал слова,как и кормящая мать — молоко. — Поднялся недавно.

— Покажешь, когда на новый зайдет?

— Покажу.

…Ждать пришлось недолго. Спуск для новичков был самымкоротким: что-то около пятисот метров. И через двадцать минут Арик ткнулскрюченным пальцем в маленькую фигурку, хромающую к подъемнику.

Племянник Ахмета был точной, хотя и уменьшенной копиейсвоего дяди: сейчас он плелся в кильватере двух молоденьких лыжниц, тоженаправляющихся к подъемнику; на лице тринадцатилетнего Казбека была написанаявная заинтересованность этими яркими бабочками в красных комбинезонах. Усамого бугеля Звягинцев перехватил мальчишку.

— Ты Казбек?

— А что?

— Ты мне нужен. Отойдем.

Малолетний Казбек бросил тоскливый взгляд на нимф, иЗвягинцев сжалился:

— Ладно, успеешь еще накататься. Рассказывай.

— Чего?

— Про Васю.

— А что — про Васю?

— Он тебе снаряжение подбирал?

— А что?

— Вопросы здесь задаю я! — рявкнул Звягинцев.

— Ничего я не сделал…

— Давай по порядку: дядя попросил Васю, чтобы онподогнал тебе лыжи, правильно?

— Ну.

— И вы пошли подбирать лыжи. Правильно?

— Ну.

— Он тебе их подобрал. — Звягинцев уже началтерять терпение.

— Ну.

— И что было дальше?

— Ничего.

Дохлый номер. Звягинцев даже вспотел, достал из карманапальто носовой платок, больше похожий на грязную банкетную скатерть, ипромокнул им лоб. «С абстрактным мышлением у пацана дело швах. Попробуемпододвинуть его к конкретике».

— Значит, подбирать лыжи вы отправились утром, так?

— В полдесятого, — проявил неожиданную сметливостьКазбек. — Сразу после завтрака.

— А почему запомнил? — От неожиданной удачиЗвягинцев даже сдвинул шляпу на макушку.

— Завтрак в девять, так я его ждал.

— И вы пошли.

— Да.

— Стали подбирать снаряжение, — снова затянул своюволынку Звягинцев. — Долго подбирали?

— Не знаю. Нет. Вернее, так. Сначала он нашел мнеботинки. Потом лыжи. Еще нужны были крепления и палки…

А потом сказал, чтобы я ждал его, что он сейчас придет… Чтоему кому-то нужно что-то сказать…

И тут Звягинцев вспомнил.

Ну, конечно, первый раз Васька заходил к нему что-то околодесяти, он просто ломился в дверь. И даже разбудил Пал Палыча, который всюпредыдущую ночь самоотверженно, но безуспешно сражался с радикулитом: именноэто и взвинтило Звягинцева. Он посмотрел на часы и только потом послал Васькуподальше.

Было девять пятьдесят две, если верить его «Командирским».Плюс пятнадцать минут, на которые всегда отстают его часы, — итого: десятьноль семь.

Значит, Васька что-то такое вспомнил, если бросил мальчишкув «Каменном мешке» с ботинками, но без креплений.

С лыжами, но без палок. Что-то такое, что не требовалоотлагательств. Ведь не за сюжетным же ходом для своего романа отправился он кЗвягинцеву.

Тогда о чем он мог подумать? Что вспомнить?

Или — увидеть?

Видя, что толстый дедуган о чем-то задумался, Казбекпопытался ринуться к подъемнику. Но Звягинцев ловко ухватил его за полы куртки.

— Значит, так. Вася подобрал тебе лыжи и стал подбиратьпалки, так?

— Ну.

— А с чего это он решил уйти, он не сказал тебе?

— Нет. Копался-копался там, чего-то рассматривал, апотом сказал, что ему нужно срочно уйти и что он скоро вернется…

— И все?

— Все.

— А как он выглядел?

— Никак. То есть — обыкновенно.

— Ничем не был… — Звягинцев щелкнул пальцами, пытаясьподобрать слово, — ничем не был взволнован? Или озадачен? Или что-товспомнил, может быть… Знаешь, как люди что-то вспоминают?