Маринка была пепельно-серого цвета. А круги вокруг глаз —по-настоящему черные. И ногти черные. Она была совершенно неподвижной ихолодной, и только в ямке под горлом бешено билась жилка.

— Артур, ну сделай же что-нибудь! — кричала Валя.А может быть, Патрик. А может быть, я.

Артур трясущимися руками ломал ампулы, что-то набирал вшприц.

— Вену! Вену мне дайте!

Хайям быстро распорол рукав Маринкиной ветровки. Я былрядом, увидел: все вены на руке вздулись; они лежали под кожей, как корникакого-то растения. И если кожа была серая, то вены — черные. И когда Артуртолько дотронулся до одной из них иглой, вена лопнула, и вылетели длинныебрызги темной-темной и очень густой крови. И дальше кровь потекла вязкойструей.

Но, наверное, Маринке это и было нужно: по крайней мере, онашевельнулась. Она шевельнулась и даже попыталась повернуть голову, но тут ее впервый раз охватили судороги. Я держал голову, чтобы она не разнесла себезатылок, ребята удерживали руки и ноги.

Потом Марина начала кричать. Это был жуткий хриплый вопль(кино «Экзорцист» смотрели? Вот там примерно то же самое)… но судороги ее на времяотпустили, и она попыталась то ли приподняться, то ли повернуться на бок.Сначала мы ей просто по инерции не давали двигаться, потом — начали помогать.Она действительно повернулась на бок, потом на живот, потом сталаприподниматься на четвереньки… и тут, ребята, чуть не заорал я сам, потому чтов какой-то момент она всей позой стала похожа — просто один в один — на тобелое чудовище, Лилину собаку, в момент, когда она приготовилась на меняпрыгнуть… даже голова наклонена ровно так же, даже лапы расставлены… ибессмысленное серое лицо, черные круги вокруг глазниц — и красноватое мерцаниев глазницах…

Но тут сзади донесся вибрирующий свист лопастей и низкий войтурбин — и одновременно с этим звуком Маринку вновь заколотило. Я снова схватилее за голову, смягчая удары лбом о землю, а она еще как будто пыталась ползти,взрывая ногтями землю.

Вертолет пронесся над головами, почти мгновенно завис иразвернулся боком, выпустил шасси и сел. Он был почти черный, цвета грозовойтучи, и какой-то неизвестной мне марки. На борту шла оранжевая надпись: «МЧС —ЕМЕЯСОМ».

Упал люк и образовал трап. По трапу быстро сбежали четверо втого же грозового цвета униформе и в оранжевых беретах. Один, явно старший, шелпрямо к Рудольфычу.

— От вас поступил сигнал бедствия? — спросил он,после чего представился: — Капитан Шарапов, служба спасения.

— Да, это мы… Девочке плохо… Но как вы быстро!

— Мы просто оказались рядом, нам передали вызов. Черездесять минут больная будет у врачей. Берите, ребята, — кивнул он своим.

— У вас и носилок нет? — спросил СергейРудольфович.

— Штабная машина, не санитарная. Но ничего, сиденьяразложим, будет еще лучше…

Я уже несколько секунд чувствовал, что Маринку больше нетрясет. И что она пытается поднять голову.

— Ты меня слышишь? — наклонился я к ней. — Тыкак?

— Пить, — сказала она.

— Ребята, воды! Дайте воды!

Две фляжки протянулись ко мне, я схватил ближайшую. Маринкасела, двумя руками упершись в землю. Я отвинтил колпачок и стал поить ее. Ипочувствовал, что если не попью сейчас сам, то умру.

Маринка отвела от губ фляжку.

— Что со мной? — спросила она.

— Не знаю. Сейчас тебя в госпиталь…

— А это еще кто?

— Спасатели.

— Это не спасатели… — на выдохе произнесла она иповалилась на бок.

— Ну, взяли, взяли, — сказал капитан Шарапов.

— Постойте!

Это сказал я — честно говоря, еще ничего не понимая и желаяпросто чуть-чуть потянуть время: может быть, удастся разобраться. Я встал,почти не чувствуя ног — то ли потому, что отсидел их на корточках, то ли отстраха. От Шарапова исходила не то чтобы угроза… нет, он ничем не угрожал ивообще был предельно дружелюбен, но… а, вот, сообразил: было видно, что такоеповедение для него непривычно. Он плохо играл плохо выученную и явно чужуюроль.

— Девушка без сознания, а вы даже не измерили ейдавления, не посчитали пульс! Разве так можно? — Я говорил нарочитонервно, нарываясь на ссору, на скандал. Если Маринка права и они не те, за когосебя выдают…

— Парень. Десять минут, и она в госпитале. Мы трындимдольше, чем будем лететь. Ребята, кладите ее на щит, и понесли.

— Человек стал черный. У человека судороги. А может, мытут тоже все заразные, а? Вы сейчас улетите, а мы начнем падать один за другим.Вдруг это эпидемия? Вы хоть немножко врач? Вы понимаете, что делаете?

— Парень, — с видимым огорчением сказал Шарапов. —Ну кто тебя тянул за язык?

И тут, ребята, что-то вокруг переменилось. Совсем легонько,совсем неслышно. Просто у Шарапова на поясе вдруг оказалась кобура, к которойон потянулся. А у троих «спасателей» в руках возникли автоматы… они, наверное,все время были, только мы их не видели. А на вертолете надпись «МЧС — ЕМЕЯСОМ»исчезла и появилась странная эмблема: земной шар, расколотый зигзагообразнойтрещиной…

И я понял, что сейчас нас будут убивать.

У меня два раза в жизни были случаи, когда я твердо знал,что вот сейчас умру (и это не когда меня ранили — потому что ранил меня уже набазе пьяный прапор случайным выстрелом, а я был настолько уставший, что даже несразу почувствовал боль). Это очень интересное состояние, и я отчасти понимаютех, кто пытается проживать его снова и снова. Я — нет, я не хочу никакихповторений и никаких новых откровений, ничего такого… Просто в этот миг (ну,или не миг, время перестает иметь значение) ты вдруг обретаешь какую-то особуюсвободу, становишься невероятно умным и проницательным, через тебя буквальнопотоком льется вся информация этого мира, и ты ею владеешь, и при этом тыспокоен, тверд и слегка ироничен. А главное, если ситуация не до концабезнадежна, ты вполне можешь успеть просчитать несколько вариантов своих действий,и, если позволят время, инерция тела, реакция мышц — взять и выкрутиться.Придумать выход удается, мне кажется, всем и всегда — другое дело, что нехватает, как правило, времени. Секунды. Доли секунды. Даже при наличии нужныхнавыков и рефлексов.

Вот и сейчас — я видел, как тянется за пистолетом Шарапов.Меня он за противника не считает — мелок, в очках, голос дрожит, даже пулижалко, можно походя ботинком в канаву спнуть. Я присяду, наклонюсь вперед ипрыгну с места — нас разделяют четыре шага, — правым плечом врежусь всолнечное сплетение, головой — в бицепс, выхвачу пистолет (кобура без крышки,только предохранительный ремешок с кнопкой) и пока мы падаем, постараюсьпередернуть затвор, а потом — перекатиться через плечо вперед. Даже если онисреагируют сразу, стрелять будут с опозданием, в то место, где меня уже нет, ас линии рассеяния я ухожу. Первый выстрел — он у меня точно будет — вближайшего автоматчика, а дальше — как пойдет. Возможно, будет и второй.