– Эту выскочку? – процедила Виктория Павловна. – Как же,рядом работали. Все поучала преподавателей, как с детьми обращаться, адиректор, покойный, все в рот ей глядел. Еще бы, муженек-то у зануды вМинистерстве просвещения работал, отделом заведовал. Как чего надо, ЕленеВадимовне в ножки кланялись, пальтишки детям купить или телевизор… А она и радастараться, шепнет супругу, а потом нос задирает.

– Где она сейчас? – прервала я поток старых обид.

Виктория Павловна сказала недоброжелательно:

– Вот уж правильно говорят, кое-что не тонет. Тут и кризисы,всякие пертурбации, а Елена Вадимовна частный колледж открыла, директорствует,денежки рекой текут…

– Знаете адрес?

– Да за углом, – фыркнула Виктория Павловна. – Еще наглостьимела на наши ворота объявление в феврале налепить – «Школа уникальныхпреподавательских методик Елены Старостиной объявляет прием». Сразу его,конечно, отодрали. Специально ведь повесила, чтобы знали: вот я теперь какая!

Оставив Викторию Павловну исходить злобой, я двинулась поуказанному адресу. И впрямь это за углом. В глубине двора устроилось типовоедвухэтажное здание детского садика. Пахло внутри вкусным обедом,свежепокрашенные стены густо увешаны картинами. «Творчество наших учеников» –гласил плакат.

– Елена Вадимовна на месте? – спросила я у здоровенногопарня, тащившего огромный глобус.

То ли акселерат-десятиклассник, то ли слишком молодойпреподаватель на бегу крикнул:

– Второй этаж, комната двенадцать.

Я пошла вверх по лестнице. Все стены изрисованыкарикатурами, у окна – большая стенгазета и ящик с надписью: «Опусти сюдабумагу, на которой изложил проблему». На двери нужной мне комнаты табличка:«Входите смелей, вместе мы разрешим все трудности». Отличное заявление,надеюсь, ко мне оно тоже имеет отношение.

Помещение оказалось большим и светлым. Меньше всего ононапоминало кабинет директора школы, скорей это уютная гостиная: диван, двакресла, большой торшер, огромный темно-зеленый ковер, много картин, «стенка»,забитая книгами и посудой. Впрочем, у окна пристроился письменный стол скомпьютером, и именно там сидела светловолосая женщина.

Услышав скрип двери, Елена Вадимовна отложила линейку иприветливо спросила:

– Могу помочь?

Я посмотрела в ее открытое, доброе лицо. Еще довольномолода, пятидесяти, наверно, нет, но первые морщины уже лучиками побежали откарих глаз к вискам. Однако «гусиные лапки» не портили директрису, наоборот,придавали лицу мягкое выражение. Сразу видно, она редко гневается и многосмеется. В юности слыла, конечно, красавицей, да и сейчас еще хороша. Кожасветлая, слегка курносый нос и губы Брижит Бардо. Скорее всего знает о сходствес секс-символом Франции, потому что волосы красит в светло-русый цвет. Впрочем,похоже, что и фигура еще сохранилась, если судить по той ее части, чтовиднелась над столом.

Я села и принялась беззастенчиво врать про зарубежныхродственников Шабановой.

Елена Вадимовна слушала, не прерывая, и, только когда мояфантазия иссякла, спокойно произнесла:

– Отлично помню Милу, принимала самое активное участие в еесудьбе, только скажите, ее разыскивают со стороны отца или матери?

– Отца, – недолго думая, выпалила я.

Елена Вадимовна посуровела.

– У вас, естественно, имеется документ, подтверждающий вашуличность?

Я сунула ей под нос французский паспорт. При виде егороссияне, как правило, становятся крайне любезны, но Елена Вадимовна оказаласьисключением. Брови директрисы грозно поползли к переносице, рот, потеряв всякоесходство с губами Брижит, сжался в ниточку.

– Значит, иностранка. Боюсь, ничем помочь не смогу.

– Неужели не хотите, чтобы Людмила получила наследство,оставленное прадедом?

– Вы не та, за кого себя выдаете.

Я растерялась и глупо спросила:

– Почему?

– Потому что дед Милы никогда бы не оставил ей ни копейки,ведь мать Людмилы убила своего мужа, его сына. Поэтому-то девочка и оказалась вдетском доме.

Я разинула рот. Ну и новость! Елена Вадимовна молчазакурила. Тогда я вынула другой, российский паспорт и рассказала директрисе всюправду.

– Ужасно, – пробормотала та, когда я закончила, – впрочем, унее всегда замечались странности, сказывалось, видно, тяжелое детство.

– Вы не знаете, где ее дочь?

Директриса покачала головой.

– Последний раз встречались, когда она получала диплом, этоведь я ее в институт пристроила, пожалела. Впрочем, если располагаете временем,могу рассказать, что знаю, по порядку.

Я заверила Елену Вадимовну, что абсолютно свободна, ипринялась внимательно слушать.

Милочке было семь лет, когда ее привезли в детский дом, ноона не умела ни читать, ни писать, впрочем, разговаривала тоже с трудом. ЕленаВадимовна вначале удивилась. Красивая, абсолютно нормальная с виду девочкаоказалась почти дебилкой. Школьница по возрасту, она остановилась в развитии науровне двух-трех лет. Ела только ложкой, при этом сосиски, курица и отварныеяйца вызывали у новенькой удивление.

– Что это? – спросила она, ткнув пальцем в ноздреватыйомлет.

В детском доме хорошо готовили, и Елена Вадимовна дажерастерялась вначале.

– Ешь, Милочка, тебе понравится.

Воспитанница сунула ложку в рот и принялась медленно жевать.

– Что же ты дома кушала? – поинтересовалась педагог.

– Благословенную пищу, – ответила девочка и спросила: – Аэто желтое – божеское или бесовское?

Елена Вадимовна не нашлась, что ответить. С одеждой тожевозникли трудности. Милочку привезли в январе, и сначала женщине показалось,что на девочке ночная сорочка. Но при ближайшем рассмотрении оказалось, этонечто вроде хитона из грубой, неотбеленной, явно домотканой холстины. На ногахноски и калоши.

Первый год Мила ходила по детскому дому босиком, оставляявезде домашние тапочки.

Ни о Золушке, ни о Красной Шапочке, ни о Коте в сапогахдевочка не слышала, телевизора боялась до ужаса, от телефона шарахалась, акогда воспитанников повели в театр, упала в зрительном зале на колени изакричала:

– Уйди, сатана!