И следующая группа конкурсантов, и болельщики, и даже посрамленныепретенденты не сводили глаз с божественного танцовщика, подбадривали егокриками и аплодисментами. Особенно усердствовали девушки. Николас заметил, чтонекоторые из них с явным интересом поглядывают и на него. Это было лестно. Еслив сорок лет на тебя засматриваются нимфетки, значит, ты еще чего-то стоишь. Онрасправил плечи, небрежно закинул руку на спинку пустого соседнего кресла.

Одна девчушка, очень худенькая, из-за алого трико похожая навесеннюю морковку, пошептавшись с подружками, направилась к Фандорину. Ну, этоуж было лишнее. Невинно полюбоваться младой порослью — это одно, но вступать снею в переговоры, да еще, возможно, нескромного свойства?

На всякий случай он снял руку с кресла, застегнул пиджак инахмурился.

— Извините, вы голубой? — спросило дитя, приблизившись.

Зная раскованность московской молодежи, Николас не оченьудивился. Просто ответил:

— Нет.

Морковка просияла, обернулась к подружкам и показала им двапальца, сложенные колечком — окей, мол.

— Значит, вы его ботинок? — кивнула она в направлении сцены.— Пришли попсиховать?

Только теперь до Николаса дошла причина девичьейзаинтересованности в его персоне. Слово «ботинок» (производное от «батя») наживом великорусском означало «отец».

— Не ботинок, а коллега, — печально молвил он. — Однако несоветую вам, милая барышня, увлекаться Валей.

Девчушка схватилась за сердце.

— Так это он голубой? Он не по девчонкам, да?

Николас не сразу придумал, как объяснить окрашенностьВалиных пристрастий.

— Он… полихромный. Но, повторяю еще раз, не советую.Наплачетесь.

— Вы, дяденька, советами своими на базаре торгуйте, —ответила повеселевшая барышня. — Хорошие бабки получите.

И пошла себе. Вот уж воистину: устами младенца.

* * *

На Покровку, в детский сад «Перипата», Николас домчалбыстрей, чем рассчитывал. Всегдашней пробки на бульваре не было — спасибоноябрю, полудремотной поре, когда замедляется ток всех жизнеформирующихжидкостей, в том числе московского траффика.

Сад был не обычный, казенного образца, а прогрессивный,частный. Некая преподавательница-пенсионерка, устав прозябать на полторы тысячив месяц, набрала группу в десять детей. Ее соседка по коммуналке, в прошломхудожник-график, отвечала за питание. Стихийно возникший штат дошкольногоучреждения дополняли остальные соседи: безработная аптекарша и увечныймайор-спецназовец, которому доверили спорт и подвижные игры. Платить за детейприходилось немало, но «Перипата» того стоила — даже взыскательная Алтын быладетсадом довольна.

Геля сидела в прихожей на галошнице, болтая ногами.

— Явился, — сказала она (научилась суровости у матери). —Между прочим, восемь часов. Костю с Викой уже забрали.

Прислушавшись к воплям, доносившимся из глубины квартиры,Николас парировал:

— Но остальные-то еще здесь.

— А Костю с Викой уже забрали, — непреклонно повторила дочь,но всё же чмокнула отца в щеку, и Ника привычно растрогался, хотя поцелуй былвсего лишь данью традиции.

— Что же ты не играешь?

— Я не люблю про взятие дворца Амина.

— Какого дворца? — изумился Фандорин.

— Ты что, пап, с Чукотки? — покачала головой Геля. — Амин —это афганистанец, который хотел нас всех предать.

— Афганец, — поправил Ника, мысленно, уже в который раз,пообещав себе поговорить с майором Владленом Никитичем, забивающим детям головувсякой чушью. И потом, что это за выражение про Чукотку? Или побеседую с самойСерафимой Кондратьевной, дал себе послабку магистр, потому что несколькопобаивался ветерана спецназа, у которого вместо куска черепа была вставленатитановая пластина.

Минут двадцать ушло на то, чтобы вытащить из боя сына. Эрастдал себя эвакуировать, лишь получив тяжелое ранение в сердце. Николас вынесгероя в прихожую, одел, обул. Сознание вернулось к раненому только на лестнице.

Все-таки удивительно, до чего мало близнецы были похожи другна друга. Геля светловолосая, в отца, а глаза мамины, темно-карие. Эраст же,наоборот, получился черноволосым и голубоглазым.

Из-за имен между супругами разразилась целая баталия — никакне могли между собой договориться, как назвать сына и дочку. В конечном итогепоступили по-честному: мальчика нарек отец, девочку мать. Оба — Николас и Алтын— остались крайне недовольны выбором противной стороны. Жена говорила, чтомальчика задразнят, будут обидно рифмовать, про героического прадеда ЭрастаПетровича слушать ничего не желала. Ника тоже считал имя Ангелина пошлым ипретенциозным. Хотя дочке оно, пожалуй, подходило: при желании она моглаизобразить такого ангелочка, что умилился бы сам Рафаэль.

В отсутствие Алтын принцип единоначалия в семье Фандориныхдействовать переставал, начинался разгул анархии и вседозволенности, поэтомууложить детей в кровать Николасу удалось только к десяти. Теперь оставалосьпрочесть вечернюю сказку, и можно будет поработать над сценарием дальнейшихприключений камер-секретаря.

— "Иван-царевич и Серый Волк", — прочитал Никазаглавие сказки и подержал вкусную паузу.

Эраст, мальчик толстый, неторопливый, обстоятельный, подперголову рукой и сдвинул брови. Угол, где стояла его кроватка, был сплошь увешаноружием и батальными рисунками. Геля приоткрыла губы, одеяло натянула до самогоподбородка — приготовилась бояться. На стене у нее было нарисовано окошко свидом на море, поверх рисунка — настоящие занавески с кружевами.

— "В одном царстве, в русском государстве жил-былцарский сын Иван-царевич", — начал Фандорин.

— Мальчик? — немедленно перебила Геля. — Опять? То проМальчика-с-пальчика, то про Емелю. А про девочку когда?

Эраст выразительно закатил глаза, но проявил сдержанность,ничего не сказал.

— Будет и про девочку, — пообещал Фандорин, наскоро пробегаяглазами по строчкам — по правде говоря, сказку про Серого Волка он помнилплохо, разве что по картине Васнецова. — Попозже.

— Так нечестно. Пускай сразу про девочку.

— Ну хорошо. И жила там же девочка, звали ее Марья-царевна.Собою пригожа, да мила, да кожей бела…