– Она уснула, – сказала Фаина Павловна, становясь визножье кресла и беря инструмент. – Алёна, а тебе спать вряд ли стоит.Подойди ко мне, смотри, учись, не век же тебе в медсестричках бегать.

Операция началась.

Когда Алёна смотрела на руки Фаины, то всегда забывала,какая же она, в сущности, противная и скандальная тетка. Пальцы ее двигалисьтак точно, экономно, проворно! Иногда Алёна думала, что если бы эти операции неносили столь интимного характера, если бы обновленную девственную плеву можнобыло извлечь из женского лона и как следует разглядеть, то зрители залюбовалисьбы тщательностью и тонкостью наложения стежков, как любуются художественнойвышивкой!

Трудно было отвести глаза от работы Фаины, однако вдругАлёна заметила, что худой живот Надежды покрылся испариной. Взглянула на еелицо…

Что такое? Глаза приоткрыты, видны белки, на лбу испарина.

– По-моему, ей нехорошо, – пробормотала она, берясь запульс – и ахнула: пульс еле прощупывался.

Тоненькая ниточка слабела с каждым мгновением. Внезапно телоНадежды судорожно сжалось, вновь распрямилось…

– Да что там? – раздраженно прикрикнула Фаина. – Яже ее снова порву! В чем дело? Проверь давление!

Алёна суматошно огляделась в поисках тонометра. По идее,манжетка должна была быть надета на руку больной, но кто и когда это делал притаких незначительных операциях, как аборт или восстановление плевы, приполучасовом рауш-наркозе, когда человек ненадолго вырубается и скоро опятьприходит в себя? Давление отслеживали по пульсу… а пульс едва прощупывается.Значит, у Надежды давление катастрофически падает!

Что такое? Неужели все-таки аллергия на самбревин? Но первоеприменение аллергена не дает катастрофических результатов, только повторное, аведь Надежда уверяла, что ни разу не делала аборта. И вообще это не картинааллергии, когда больной начинает задыхаться от отека гортани, хрипит,конвульсивно хватается руками за грудь, теряя сознание от удушья. Что с ней?..

– Господи! Пульса нет!

Фаина Павловна воздела руки в окровавленных перчатках,мгновение постояла, немо глядя на Алёну, потом вздохнула так глубоко, что маскувтянуло в рот.

Раздраженно сорвала ее, принялась стягивать перчатки,неотрывно глядя на бледное, покрытое крупными пятнами пота лицо Надежды сзакаченными глазами и бессильно приоткрывшимся ртом.

Схватила другую руку, отбросила, не найдя и признаковпульса:

– Адреналин! Массаж сердца! Вызывай реаниматора! Мы еетеряем!

– И что? – глухо спросил Юрий.

– Ну и… – Алёна помедлила с ответом. – Ну и все.Потеряли.

– Значит, она умерла? – уточнил он, как будто тут ещечто-то требовалось уточнять.

Алёна кивнула, утыкаясь лицом в подушку. На какой-то мигстало жутко: а вдруг Юрий сейчас вскочит и убежит, наконец-то поняв и поверив,что ее истерические выкрики – не пустая болтовня, что за ними – судьба и смертьконкретного человека, случившаяся по Алёниной вине, из-за недосмотра,служебной, так сказать, халатности. Но рука Юрия на ее плече не дрогнула, и всетак же тепло дышал он ей в затылок, и так же мерно вздымалась грудь, прижатая кее спине.

Не сказать, что Алёна чувствовала его тело: все-таки ихразделяли три одеяла, в которые она была укутана, как куколка в кокон. Но он,конечно, оказался прав: вдвоем теплее. Это ощущение дружественной, болеедуховной, чем физической, близости крепко прижавшихся друг к другу телоказалось именно тем средством, которое помогло Алёне не только успокоиться, нопочти прийти в себя. Как странно – испытывать такое доверие к человеку… кмужчине! Сколько раз, лежа распластанная под каким-нибудь смуглым телом,отчаянно трудясь над ним сверху или исступленно работая ртом, она спасала душуи рассудок только тем, что давала себе отчаянные клятвы: никогда, ни за что, нис кем больше! Если это будет зависеть от нее, никогда ни один мужчина некоснется ее тела. Физической близости было за эти месяца столько, что хватитвоистину на всю оставшуюся жизнь! То, чем раньше Инга пугала ее, чем моглазаронить хоть зерно сомнения в ее девственную душу: судьба их двоюроднойбабушки Варвары Васильевны Громовой, прожившей век в одиночестве, так и ненашедшей себе никого после гибели мужа, не нажившей ни семьи, ни детей и свозрастом совершенно одичавшей от своей неприкаянности, – теперь казалосьАлёне самой завидной участью. Но все-таки в такой вот близости лежащих рядомлюдей что-то есть… что-то особенное.

Она так глубоко утонула в своих мыслях, что вздрогнула,услышав тихий голос Юрия:

– И все-таки я не понял… Если не было аллергических реакций,как ты говоришь, почему же Надя тем не менее умерла?

– Чего тут понимать? – буркнула Алёна, дернув плечомтак, словно ей было совершенно необязательно, чтобы его рука продолжала лежатьна этом плече. – Умерла она не от аллергии, а от переизбытка инсулина.

– То есть как? – удивленно выдохнул он, и ее стриженомузатылку снова стало тепло от его дыхания.

– Молча! Я ей впрыснула инсулин, оказывается.

– А разве на ампуле…

– На ампуле не было никакой надписи, – перебилаАлёна. – В том-то и штука, понимаешь? Такое сплошь и рядом бывает, чтомаркировка стирается. А поскольку я сама ее взяла из упаковки с самбревином, изряда других точно таких же ампулок, причем там половина была с надписями,половина без, то у меня и сомнений никаких не могло возникнуть.

– Значит, это выяснилось при вскрытии, ну, что инсулин сталпричиной?..

Алёна тяжело вздохнула.

– В том-то и дело, что инсулин при вскрытии найтиневозможно! Это ведь гормон, который вырабатывается нашим организмом. Придиабете его резкая нехватка, необходимо добавлять искусственно. А в нормальном,здоровом организме количество его строго дозировано. Есть, правда, такаяболезнь – гиперинсулемия, это антипод диабета. Больной гиперинсулемией человекболезненно реагирует на все сладкое, для него даже лишнее яблоко съесть – ужезначит вызвать приступ, потому что резко увеличивается количество инсулина ворганизме. А Наде я впрыснула целую ампулу…

– Нет, и все-таки, – упрямо сказал Юрий. – Какимже образом было установлено, что Надя погибла именно от инсулина? Ах да! Нукакой же я тупой! В ампуле что-то оставалось на дне, на стенках? Наверное, вмилиции провели анализ этих остатков, и…