— Конечно-конечно, — успокоил Горвель. —Этого достаточно! Для начала.

Олег вошел в большой зал, остановился на миг, оглушенныйгромкими голосами, грубыми шутками, песнями, здравницами. Посреди освещенногоярко пылающими смоляными факелами зала за двумя широкими столами пировали всесемеро франков, пили, ели, выкрикивали тосты. С ними были и сарацины, принявшиеверу Христа или просто поступившие на службу к отважному воину.

Олег ощутил цепкие ощупывающие взгляды. Красноволосый какфранк, зеленоглазый, широкий в кости и с угрожающе раздутыми мышцами, он в тоже время был подозрительно тщательно вымыт, влажные волосы прилипли ко лбу, онявно успел вытряхнуть пыль из одежды. Франкские рыцари даже в стране сарациноставались верны привычкам Европы: мылись редко, посуду давали вылизывать псам— те носились по всему залу, дрались за кости, поднимали задние ноги, обливаяножки столов, особенно стараясь попасть на ноги гостей, Чачар в особенности, чтобывключить их тоже в число знакомых. Слуги и наемники из сарацин, повинуясьКорану, за неделю мылись чаще, чем благородные рыцари за год.

Огнебородый Горвель и сэр Томас сидели в деревянных креслах,похожих на троны. Остальные расположились на широких лавках. Отдельно сиделинапротив хозяина трое: Чачар, рядом с ней — очень красивая высокая породистаяженщина с усталыми глазами, красивый молодой человек с холеным лицом и злымвысокомерным взглядом, а также неизменный в любом христианском замке грузный монахв черной рясе, подпоясанной простой веревкой.

Горвель поднялся, широким жестом, едва не сбив с ног слугу сподносом, указал Олегу место рядом с монахом. Тот сделал вид, что подвигается,но вместо этого лишь подвинул к себе ближе большой кувшин и блюдо с половинкойжареного кабана.

От монаха несло жареным луком, кислым вином. Олег сел,раздвинув локтями себе пространство, дотянулся до жареной кабаньей ляжки,посолил непривычно белой тонкой солью. Слуга поставил перед ним широкий кубок,Олег не повел и бровью. Вместе с мясом вливалась звериная сила, на этот раз —присмиревшая, покорная, готовая выполнить любой приказ духа, страшась занеповиновение быть снова ввергнутой в изнурительный голод, лишения, муки. Винои раньше пил редко, сейчас время не пришло вовсе, в зале витает неяснаяопасность, голову надо хранить чистой.

Горвель и Томас звучно хлопали друг друга по плечам, пили забитву в Киликии, за сражение на стенах башни Давида, за победу в Терляндии.Иерусалим не упоминали, видимо крупные города уже отметили — глаза Горвеляблестели, он раскраснелся, говорил громко, пробовал реветь походныепесни, — в тостах упоминались городишки, крепости, потом, как понял Олег,пойдут села, деревни, хутора, колодцы, сараи и курятники. Во всяком случае,вина натащили столько, что можно было пить за каждый камень в стене храмаСоломона и за каждый гвоздь в двадцати воротах башни Давида.

Молодой человек высокомерно морщился, слушая хохот Горвеля,время от времени наклонялся к уху рослой красавицы, что-то шептал. Она кивала,опустив глаза. Лишь однажды Олег перехватил ее взгляд, брошенный на молодогокрасавца, ему стало многое понятно, но не встревожило, оставило равнодушным.Везде свои игры, довольно однообразные, хотя участники считают себя и своиситуации неповторимыми. Ощутил даже облегчение, видя знакомые жесты, взгляды —с этой стороны опасности нет. Монах? Этот заботится о брюхе, только о брюхе. Толи Горвель держит впроголодь, то ли от жадности теряет рассудок: тащит все, дочего дотянется, икает, давится, роняет куски мяса, поспешно раздвигает колени,чтобы успеть перехватить падающий кусок — чисто женский жест; мужчина,привыкший к штанам, непроизвольно сдвигает...

Олег отпихивал псов, прыгающих через ноги, — на Русидаже в дома-развалюхи псов не допускают, у каждого распоследнего пса естьотдельная конура. А здесь не замок, прямо собачник!

Горвель и Томас хохотали, обменивались могучими шлепками.Доспехи остались в оружейной, теперь дружеское похлопывание звучало как ударыбичом по толстому дереву, когда сгоняют засевшего в ветвях медведя иливытуривают из дупла диких пчел. Жена Горвеля морщилась, бросала на мужанеприязненные взгляды. Молодой человек кривился, иронически вскидывал брови. Намолодом лице глаза, как заметил Олег, были очень немолодые. Олег лишь теперьрассмотрел как следует мелкую сеточку морщин, лопнувшие кровяные жилки вбелках, настороженный взгляд, который бросил на довольного хохочущего Томаса.Рыцари веселились, наперебой рассказывали о своих ощущениях, когда спина кспине, когда сарацин сотни, а лестницы обломились, они же на стене Иерусалима,двое христианских рыцарей супротив нечестивых...

Вино из кубка Горвеля плескалось на стол, рыжебородый хозяинне замечал, орал, перебивая Томаса, тоже пьяно орущего, уточнял подробности,хохотал, требовал песен, посылал за менестрелем, тут же забывал, требовалтащить прямо в зал бочки хиосского: понимаешь, сэр Томас, мимо прут всекупчишки, все караваны, вот за протекцию, да на строительство замка, да за то,что нашего Христа распяли, паразиты, так и набежало несколько бочек... илинесколько десятков? Впрочем, управитель клянется, что на той неделе перевалилоза сотню... Подвалы глубокие, десятка два невольников переморил, пока выкопали,обложили камнем...

— Сэр Горвель, — поинтересовался Томас, —значит, ты сел навечно? В Британию не вернешься?

Горвель оборвал добродушный рев-хохот, посерьезнел, сразмаху осушил кубок, грохнул о стол:

— Душой я — англ! Мне лучше пасти коров на берегахДона, моей родной реки в Шеффилде, чем здесь править королевством. Увы, нашкороль велел поставить крепость. Нас мало здесь, а сарацин — как песка впустыне. Уцелеть можно только в замках. Сарацины крепости брать не умеют. Ещене умеют.

— Ты быстро выстроил замок!

— Пришлось насыпать холм, — пожаловалсяГорвель. — Здесь все ровное, как лысина моего духовника! Вон сидит,видишь! Камень таскали с того берега реки, что в миле отсюда. Массу народаперетопил. Но стену поставил за две недели, а сам замок строил уже после.

— Решение стратега, — одобрил Томас. — Тывидел меня в бою, верно? Король ценит, но не зря дал землю именно тебе,поставил властелином этого края! А я остался странствующим рыцарем, ибо еще негожусь в сеньоры.

Горвель прищурился, спросил внезапно:

— Меняемся?

Томас передернул плечами, словно за шиворот попала сосулька,ответил непосредственно:

— Ни за какие пряники!

Горвель грохочуще засмеялся, но глаза остались грустными.Монах торопливо вылил остатки вина в свою кружку, послал слугу за другимкувшином. Горвель заметил, сказал с наигранным весельем:

— Благодаря караванному пути, у меня собрались винахиосские, мазандаранские, лисские, дарковерские, есть даже из Зурбагана. Раз яназначен сторожевым псом, то лучше им быть на богатом базаре, чем в нищем селе!