Третий тип эйфории – это доставшаяся метамодерну в наследство от постмодерна эйфория шизофренической дизьюнкции. Лакан описывает шизофрению как разрыв в цепочке означающих: настоящее «захватывает субъекта своей неописуемой живостью, поистине ошеломительной материальностью восприятия, которое убедительно драматизирует силу материального – или, лучше сказать, буквального – означающего, подвергшегося изоляции. Это настоящее мира или материального означающего предстает перед субъектом в своей усиленной интенсивности, неся в себе таинственный заряд аффекта»[179], который «можно представить в ‹…› категориях эйфории [курсив мой – НХ], усиленной, опьяняющей или галлюцинаторной интенсивности»[180].

Джеймисон приводит примеры из поэзии Боба Перельмана, основателя школы Языковая поэзия (Сан-Франциско), но считает это внезапно нахлынувшее настоящее основой поэтики Джона Кейджа и Беккета. Эйфория, по Джеймисону, сменяет характерные для модерна «старые аффекты тревоги и отчуждения»[181]. Джеймисон описывает «…поразительные поверхности фотореалистического городского пейзажа, в котором даже свалки автомобилей блистают новым галлюцинаторным великолепием»[182]. Он пытается ответить на вопрос – «как городская разруха может быть усладой для глаз, когда она выражается в коммодификации, и как беспримерный квантовый скачок в отчуждении повседневной жизни в городе может теперь ощущаться в форме нового странного галлюцинаторного веселья»[183].

В метамодерне многие свойства постмодерна становятся массовыми, бытовыми, принадлежащими всем: место галлюцинаторного великолепия теперь – не в поэзии, оно повсюду. Шизофреническая дизъюнкция постмодерна переходит в создаваемую метамодерным «аутистом» красочную индивидуальную вселенную, где любая картина реальности может быть мгновенно эстетизирована инстаграмным фильтром: превращена в прекрасное.

Четвертый тип эйфории – это эйфория АSМR: шепот, шевеление, щекотка как жанр. Так же как крик был в свое время основной интонацией экспрессионизма («художник должен передавать тот крик, который бы издавали вещи, если бы они не были немы» – Г. Бенн), шепотпричем шепот тихий и ласкающий, щекочущий, волнующий и эйфорический – становится основной интонацией метамодерна.

ASMR, АСМР, автономная сенсорная меридиональная реакция – оказалась сегодня ключевым «жанром», способом вокализации, средством коммуникации, звуком нашего времени. Сегодня АСМР используется как вид искусства, способ повысить продажи (KFC), средство от бессонницы, вид порноиндустрии.

В своем классическом варианте, однако, это совсем не «порно», а мягкий отстранённый эротизм, возникающий как бы вопреки «содержанию». Цель – не чувственное возбуждение, а расслабление, остановка потока мыслей, мягкое покалывание в затылке: в сети это называют «брейнгазм» – «оргазм мозга».

Тихий эйфорический шепот, равно чувственный и отстраненный, статичный по громкости и экспрессии – это и есть метамодернистский длящийся аффект. На бесчисленных видео в Youtube по запросу ASMR можно видеть, как молодая девушка (в редких случаях – парень) медленно расчесывает волосы, шепчет, лопает полиэтиленовые пузыри, перебирает ракушки, пересыпает песок, распаковывает завернутое в шуршащую бумагу и переливает шипящее пиво из стакана в стакан. Журнал Esquire сообщает: «По данным Google Тrends, на апрель 2017-го запросы „АСМР“ в интернете популярнее, чем „гадание“ или „обезболивающее“. Аудитория самого популярного канала Youtube Нежный шепот (Gentle Whispering.Esquire) в этом году почти сравнялась с аудиторией канала BBC, а компании вроде КFС, Dove и Рepsi используют приемы АСМР в своих рекламных роликах»[184].

Барт в финале своего эссе Удовольствие от текста фактически формулирует сущность и поэтику ASMR – задолго до его появления: «…достаточно кинематографисту записать человеческую речь с очень близкого расстояния (а это, по сути, и есть общее определение „фактуры“ письма), позволить ощутить дыхание, трещинки, мягкую неровность человеческих губ, само присутствие человеческого лица во всей его материальности, телесности (письмо, как и голос, должно быть столь же непосредственным, нежным, влажным, покрытым мельчайшими пупырышками, подрагивающим, как мордочка животного), чтобы означаемое сгинуло где-то в бесконечной дали, а в уши мне бросилось, так сказать, звучание всей анонимной плоти актера: что-то подрагивает, покалывает, ласкает, поглаживает, пощипывает – что-то наслаждается»[185].

Как работает ASMR на физиологическом уровне? Психолог Ольга Крапивина объясняет: «У людей, которые отмечают у себя меридиональную реакцию, на МРТ снижается связанность между фронтальными долями головного мозга и областями, отвечающими за чувства и внимание. Мозг переходит в режим отдыха, мы перестаем отслеживать изменения, которые происходят во внешнем мире, и как бы заглядываем внутрь себя»[186].

ASMR – это метамодернистская щекотка, оборачивающаяся эйфорией.

обе они

Лев Выготский в Психологии искусства показывает, как именно форма «должна уничтожать содержание», и почему любое действенное художественное произведение представляет собой движение двух противоположных тенденций, которые все усиливаются и усиливаются и наконец схлопываются (аннигилируют) в финальном взрыве-разрядке. В метамодернистском произведении эти два противоположных плана – план меланхолии и план эйфории – постоянно сосуществуют в одновременности, не усиливаясь и не ослабляясь, а как бы мерцая, заставляя нас ощущать обе части оппозиции одновременно.

Меланхолия и эйфория сходятся в особой «новой сентиментальности» метамодерна, сентиментальности холодной и отстраненной, наполненной ностальгией по небывшему и одновременно эйфорией желания обрести новый смысл, эйфорией тоски по сверхсмыслу, зачастую приобретающей оттенок сакральности – не случайно актуализируется «сакральное пространство» Владимира Мартынова и сакральный минимализм Арво Пярта. В обоих этих (столь непохожих) случаях «сакральное» находится вне конфессиональных и даже собственно религиозных рамок, а обращается к вневременным и общечеловеческим чаяниям. В каком-то смысле можно говорить о «сакрализованной сентиментальности» – практически ритуальное (в том числе и по времени – два часа) повторение сентиментальных формул определяет Canto ostinato Симеона тен Хольта, о котором речь пойдет дальше.

Владимир Мартынов, описывая современную ситуацию как переживание смерти Бога, «нетости Бога» по Хайдеггеру, приводит слова из Апокалипсиса, обращенные к Ангелу Лаодикийской церкви: «Ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих»[187]. Не холодность и не горячесть, теплота как их усреднение – вот длительный аффект метамодерна, и он – смесь меланхолии и эйфории.

Если субъектом модерна выступал невротик, а субъектом постмодерна – шизофреник, то субъектом метамодерна становится аутист[188]: его связи с внешнем миром протекают в основном внутри его собственной цифровой реальности, а эмоции предельно атрофированы. Потому и двойной аффект метамодерна запакован в прозрачную пленку невозможности чувствовать.

Меланхолия и эйфория сходятся в особой ностальгичности. Эта ностальгичность парадоксальным образом относится не к прошлому, а к настоящему. Искусство метамодерна возвращает нас к настоящему с помощью ритуального дления одной эмоции. Дления, которое превращает искусство в ритуал. Мерцание.

Искусство эпохи четвертой промышленной революции

новые медиа

Система новых медиа сегодня образует многомерную скульптуру: она радикально меняет природу искусства, искажая привычные его формы до неузнаваемости.

Главные процессы здесь – появление новых жанров внутри