Он уронил голову. Голос его прервался. По морщинистым щекампотекли скупые слезы. Глаза стали красными. Губы вздрогнули и застыли вгримасе.

Докучай не выдержал:

– Но что же делать? Христос ревнив. Страшится стоять сдругими богами. Где будет Христос, там от наших богов не останется и следа.Русичи должны будут забыть про свои вольности. Забыть про гордость,достоинство, честь! Они должны постоянно повторять не только в храмах, но и вежедневных молитвах, что они – рабы! Гордость человеческая будет объявлена смертнымгрехом. Рабы не смеют иметь гордости! Это будет совсем другой народ – народрабов!

Несс долго молчал. На дряблой коже блестели две мокрыедорожки. Наконец почти прошептал:

– Но это будет живой народ…

– Верховный!

– А у живого всегда есть надежда, – проговорилволхв чуть громче. – Ее нет у филистимлян, явусеев, обров… Мало надежды уполабских славян, что бьются друг с другом смертным боем, не замечая натискахристианских мечей… Мы спасем Русь от великой крови!

– Верховный… Но что делать нам?

В глазах Несса блеснули уже не слезы, а искорки как налезвии харалужного меча:

– Мы уйдем в леса.

– Таиться, аки звери лесные? – горько спросилДокучай. – Лучше умереть!

Несс внезапно кивнул:

– Да, кому-то надо умереть. Пусть враги видят, какстоят русичи за веру отцов. Но живым предстоит путь намного тяжче… В чужую верунадо исподволь внедрить… пусть под чужими именами… наши обряды и обычаи, нашиверования… Тогда наш народ выживет! Когда будет такая ересь, то рабами не могутстать все. Когда человек, кланяясь, показывает кукиш в кармане, он притворяетсярабом, но он не раб! Мы уйдем в леса, уйдем в веси, куда новая вера доберетсяне скоро, мы будем готовить народ, чтобы искры нашей веры пролежали под чужойзолой многие поколения, а потом вспыхнули в душах потомков жарким пламенем!

Ладьи уже ждали на берегу. Несс переступил через борт,повернулся в сторону Киева. Над городом полыхали подожженные снизу тучи. Но непожар – по всему Киеву горели костры, в теремах и домах полыхали факелы, всветильниках было вдоволь масла. Кияне пировали, еще не понимая, что их ждетзавтра.

– Уходим, – сказал он наконец. – Но мывернемся.

Волхвы замедленно разбредались по челнам. Каждый двигалсятак, словно попал в клейкий сок, воздух вокруг них был пропитан такой болью,что пролети над ними стая птиц – упала бы замертво.

– Воротимся ли? – безнадежно спросил один измолодых волхвов за спиной Докучая.

Челны беззвучно уходили в ночь. Волны едва слышно били вборта. Несс услышал, сказал с нажимом:

– Вернемся! Если даже понадобится тысяча лет, вернемся!

Пировали всю ночь, но утром гулянье разгорелось с новойсилой. По Днепру подвезли сотни две бочек с вином, а к полудню через городскиеворота двумя обозами привезли битых оленей, кабанов, диких гусей. Кострыразводили прямо посреди улиц, на вертелы насаживали целые туши. Жир капал нараскаленные угли, поднимался дразнящим ноздри дымом.

Во второй половине дня, когда вода в Днепре прогрелась, какв корыте, бирючи прошли от княжьего терема, крича во все горло:

– Люди Киева! Слушайте, слушайте, слушайте! Великийкнязь Владимир повелел всем оставить на малое время столы, сходить к Почайне,где будет свершен обряд крещения в новую веру… кою уже принял князь и еговоеводы… а затем вернуться к столам и продолжить пир!

Тавр со своими людьми сновал среди простого люда,всматривался в лица, ловил настроение. По взмахам его руки уже не толькочелядины, но и благородные гридни тащили бочки с вином в нужное место, гдеугасали песни и удалые вопли, подавали отборную телятину, целиком зажаренныхкабанов, печеных лебедей.

По другую сторону площади Войдан и Стойгнев занимались такимже непотребным делом: падая с ног, уже вторые сутки ублажали черный люд, поили,развлекали скоморохами. Но нет черного или непотребного дела, когда своимируками перетаскивают великую Русь из одного мира в другой. Прав или не правВладимир, это обсудят потом, но пока что из его безумных и неожиданных веленийполучилась Русь куда более сильная, чем при его блистательном отце или всехранних правителях.

– Всем, всем, всем – к Почайне! – прокричалибирючи снова. – Когда вернетесь, столы накроют снова… еще щедрее! А винабудут слаще!

Наконец люди начали поднимать головы, с недоумениемприслушивались. Пошли разговоры, но никто не вставал из-за стола. Кликуныудалились в дальние концы улиц, спустились к Оболони, их голоса затихли, носледом выехали на статных конях новые разодетые бирючи, звонко трубили в трубы,выкрикивали наказ князя.

Владимир едва удерживал в себе страстное желание вскочить,броситься к окну, самому увидеть, как народ пусть не радостно, но послушно идетк Днепру. В Золотую палату то и дело входили гонцы, степенно и с улыбкамиподходили к пирующему императору, что-то шептали, наклонившись к уху. Аннавидела, как напрягались жилы на шее Вольдемара, на лице застывала улыбка.

– Гнать копьями, – сказал он наконец тихо. –Колоть, как свиней, в бока, пока не вылезут из-за столов!

Гонец, поклонившись, исчез. Владимир с покровительственнойулыбкой обратился к сидевшему напротив Палею, светлому князю шести плементивичей:

– Что мало пьешь, достойный? На Руси – веселие пити!

Палей вертел между пальцами тонкую ножку царьградскогобокала, любовался мелкими красными камешками в боках.

– Пити? – повторил он низким могучимголосом. – Не потому ли ты предпочел Христа Мухаммаду?

Он взмахом руки велел гридню убрать блюдо со свининой. Чарас вином тоже стояла нетронутой, но хмельной мед он охотно наливал в широкийсеребряный кубок.

– А ты – иудей?

– Правоверный, как и ты.

Их взгляды встретились. Владимир раздвинул губы в нехорошейусмешке. Голос его стал предостерегающим, с ноткой угрозы:

– Я уже христианин.

Палей независимо пожал плечами:

– Мне не прислали в жены греческую царевну.

Жар возник в теле и мигом охватил всего, огнем вспыхнул вголове. Владимир чувствовал, как накаляется, пальцы стиснулись от желанияухватить дерзкого князя за горло. В бок толкнул острый кулачок Анны, но гнев неостыл, наоборот – разгорелся ярче. Лишь самым краешком сознания, где бушевалогонь, заметил, как перестали жевать гости рядом с Палеем, такие же князьяплемен, насторожились. Огромным усилием переломил себя.

– Да… У тебя их восемь! Говорят, и девятую уже взял.

Гости заулыбались, воздух потеплел. Палей несколькомгновений смотрел в бешеные глаза князя, ныне величаемого императором, которыеизо всех сил стараются выглядеть радушными и благостными, потом переломил и самсвой голос, смягчил, переводя в шутку: