К вечеру Войдана принесли на плаще. Он захлебывался кровью,на груди зияли страшные раны. Воевода едва ли не впервые за годы снял кольчугу,он-де в родном граде, но еще вчера родные люди подняли на копья, как печенега.

– Все равно… – прохрипел он, булькая и отплевываякровь.

– Лекаря! – закричал Владимир страшно.

– Поздно, – прохрипел Войдан. – Уже Ящертрогает мои ноги… Но все-таки мои кости будут… в родной земле.

– Войдан! – вскрикнул Владимир отчаянно. –Войдан, не уходи! Ты мне нужен!

– Только я хотел… я хотел… не так…

Хрипы становились все тише. Владимир наклонился, ловяпоследние слова. Донеслось едва слышное:

– Хотел погибнуть… защищая Русь…

Губы перестали двигаться, лицо застыло. Владимир дрожащимипальцами закрыл воеводе глаза, поднялся, чувствуя, как в глазах закипают злыеслезы.

– Борис! – позвал он. – Борис!

Сувор приоткрыл дверь, лицо старого воина было недвижимым,как вырезанное из камня.

– Нет больше Бориса.

– Умер? – вскрикнул Владимир.

– Нет. Ушел.

– Куда?

Сувор пожал плечами:

– В темные леса. Вроде бы вернется к старой вере.

– Не понимаю, – пробормотал Владимирраздавленно. – Не знал я более жаждущего новой жизни… Он и к вере Христасклонял! Что еще рек?

– Я не все понял. Мол, жаждал Христа для всей Руси, ноне так… Что истина не остается на стороне сильнейшего. И что тот, кто служитей, не может не ответить на зов перейти к слабейшей стороне.

Владимир насторожился. На миг возникло странное чувство,будто раньше понимал, жил в таком мире, названном настоящим, а теперьсуществует в плоском мире теней, что отбрасывает настоящий… но сверхупослышался звонкий серебристый голос Анны, и мимолетное чувство, чересчуртонкое для его могучей натуры, исчезло, как утренняя тень под жгучими лучамисолнца.

Сувор добавил в спину:

– А перерезать жидов, как ты велел, тоже не удалось…

– Что так?

– У каждого хоть один дружок да отыскался в дружине илисреди соседей. А те в один голос: чужих жидов режь, а своего в обиду не дам!Вот ничего и не получилось.

Анна с радостным визгом сбежала по лестнице. На красивомличике промелькнула гримаска при виде некрасивого слуги. Она с разбегубросилась на шею могучему витязю:

– Мой базилевс! Ты огорчен?

– Кровавое деяние… – выдохнул он. – Это Царьградпривык к массовым казням… Там охлос, а не люди… А здесь привыкли держать головыгордо.

Анна ласково положила тонкие нежные пальцы ему на плечо,игриво куснула мочку уха:

– Это быстро забудется. Уже правнуки об этом дне будутчитать только в летописях… А если ты велел древние записи русов сжечь, то окрещении Руси будут знать лишь то, что дозволим. И лишь так, как сочтем нужным.

– Я люблю тебя.

Из окна видно, как рубили головы схваченным волхвам. Ееглаза сияли. Могучая и страшная Русь в крови, Русь на коленях! Тысячисвященников умелыми проповедями спешно начнут вытравливать гордый дух, приучатьк покорности. А кто все же поднимется, то мечи и топоры огромного войска будутнаготове. Бывает ли победа блистательнее?

Она топит Русь в крови и этим спасла Римскую империю!

Ночью подожгли дома сразу в пяти-шести концах. Владимирподхватился, с бешено бьющимся сердцем прыгнул к окну. В черноте слышалиськрики, звенело оружие. Кого-то рубили, слышался страшный звериный крик.Испуганно ржали кони.

Чернота ночи, где и звезд не видно из-за дыма, былараспорота багровым заревом. Уже не отдельные дома, вспыхнули сараи, амбары,пристройки, вот уже целые улицы горят страшно и бессмысленно.

Пока Владимир, на ходу одеваясь и опоясываясь мечом, сбежалво двор, горел уже весь огромный город. Владимир вскочил на коня, шагах в трехна землю шлепнулся, разбрасывая искры, тяжелый ком. Он в страхе вскинул голову.Горели пролетающие галки, голуби, вороны. Вспыхивали стремительными факелами,прочерчивали черноту оранжевыми хвостатыми звездами. Большей частью они ипадали в бушующее внизу пламя.

Закрываясь руками от жара, он велел гридням вывести детей изтерема, сам бросился вверх по лестнице.

Анна уже проснулась, сидела в постели такая испуганная ибеззащитная, что у него от любви и жалости заболело сердце.

– Солнце мое! Прости, но собраться надо очень быстро.

Она еще смотрела непонимающе, а тут мощный невидимый кулаквыбил окно вместе с рамой. Цветное стекло рассыпалось осколками по полу, агорячий воздух ударил с такой силой, что Владимир в два прыжка оказался рядом снею, подхватил на руки.

Анна в страхе задрыгала ногами:

– Что ты творишь, мой базилевс?

– Уходим! – крикнул он.

Бегом понес ее, такую нежную и легкую как перышко, вниз полестнице. На крыльце толпились гридни, от жара натягивали на головы рубашки,накрывались мешками.

– Княже… Что велишь?

– Убегаем! – крикнул он яростно, стыдясь, но невидя другого выхода. – Это огонь, а не ромеи! Это не побьешь так просто!

Когда обезумевшие от страха кони вынесли на улицу, сзадизатрещало. Огромное пылающее бревно пролетело по воздуху, обрушилось на крышу княжескоготерема. Взвился сноп искр, тут же языки пламени победно рассыпались по всейкрыше. Гонта запылала желтым, как мед, огнем.

Владимир направил коня в узкий проход между двумя стенамиогня, где в охваченных пламенем домах метались человеческие фигуры, кричали,падали, исчезали в победно ревущем пламени. Буйством огня подбрасывало целыекрыши домов, швыряло через улицы.

Страшно грохнуло, в спины ударила тугая волна жара.Закричали придавленные кони и люди, но Владимир не оглянулся. Впереди зиялираспахнутые Ляшские ворота.

Анна дрожала как в ознобе, хотя от жара трещали волосы. Ончувствовал, как обожженное лицо вздувается волдырями. Пряжка плаща раскалиласьтак, что прижгла шею.

Едва выметнулись через ворота, жар сразу спал, ударившись остену. Владимир оглянулся. Сердце сжалось. За ним скакали лишь Тавр, Сувор идвое из уцелевших дружинников. У них были угрюмые, почерневшие от копоти лица.У Сувора сгорели волосы, странно было видеть на красном с сизыми шрамами лицеголые брови. Губы почернели от жара, полопались, кровь застыла чернымисгустками.

Небо оставалось багровым, а внизу вспыхнула земля. ГорелиРаковка, Смолянки, Сосновая Горка, Борщевая, Мечкино, Канев взъезд. Киев был вогненном кольце, но и сам полыхал как факел. Черный дым стал багрово-красным,толстыми жгутами с ревом уносился в раскаленное небо, звезды спрятались, а есликакая и сверкала, то как налитый кровью глаз на красном от гнева огромном лице.