Дорога сразу стала разбитой и пыльной, дома скрывались за высокими глухими заборами, серыми и местами покосившимися. В одном месте часть забора рухнула совсем, приоткрыв заросший, запущенный фруктовый сад, куда и устремились мальчишки.

В тени полуразрушенной пустой избы они, всё еще тяжело дыша, отряхивали от муки одежду. Из-за угла дома возник граф и, как ни в чём не бывало, продолжил:

– Так вот, вернёмся в девятнадцатый век, а там на этих землях за сто с лишним лет построились всякие лохи, типа Юсуповых или Шереметевых. Дворцы, огороды, фонтаны. Одних статуй на целый лагерь строгого режима. Тут являемся мы. С документом, так мол и так, земля наша. Битте-дритте, будьте любезны, отдавайте всё нам либо отстёгивайте бабки[42]. Так что банкуем[43], сами цену назначаем, братва![44]

Он довольно захихикал и даже попрыгал на месте.

Стёпка возмутился:

– Вы меня извините, но, по-моему, это – жульничество.

– И ни в каком теневом бизнесе мы участвовать не будем, – добавил Тёма. – У нас есть важное дело, мы уезжаем и в ваших подозрительных услугах больше не нуждаемся.

Митя, ничего не понимая, переводил взгляд с графа на мальчиков. Граф отечески улыбнулся, потрепал Тёму и Стёпку по волосам. Сказал с вернувшимся акцентом:

– Кароший мальшик, принципиальный мальшик. Молодец.

Улыбнулся и Мите:

– И ты тоже кароший. Давай все идём посмотреть новый Kunststück[45].

Достал из кармана членистоногого, поставил на валявшуюся в траве старую широкую доску и сунул ему крохотное, искусно сделанное ружьецо.

Членистоногий взял ружьё на плечо, затрещал барабанной дробью и, высоко вскидывая ноги, пошёл строевым шагом. Дойдя до конца доски, лихо развернулся, но, неожиданно забыв про воинский артикул, огромными прыжками саранчи поскакал мимо изумлённых ребят вслед за своим хозяином, успевшим уже добежать до забора. В руках у графа была сумка с часами.

Мальчики кинулись за ним. Нагнали его у реки, потому лишь, что на берегу всех четверых заметили солдаты. Ребята только успели отнять у графа сумку, как их настигли. Граф суетился и кричал, обращаясь к Меншикову:

– Доложите царю-батюшке, что это я, животом рискуя, словил лихоимцев!

– Вот сам и доложишь, – ухмыльнулся Меншиков. – Тебя тоже доставить велено.

Посреди высокой залы в Преображенском дворце, в которую ввели мальчиков и графа, стояли уставленные яствами и напитками столы. За ними, не притрагиваясь к еде, сидели несколько иноземцев в париках и дам с высокими причёсками. По зале важно ступал павлин в серебряном ошейнике и на цепочке, которую держал маленький арапчонок в расшитом золотом камзоле.

В стороне на полу расстелен был «Большой чертёж» – карта Российской империи, такую же Тёма и Стёпка видели у деда Данилы. По карте на четвереньках ползали долговязый подросток в форме бомбардира – царь Пётр Алексеевич, несколько таких же мальчишек, как он, в мундирах потешных полков, а также взрослые, в иностранном платье, в париках и без бород. Они оживлённо спорили, в каком месте на берегу Понта Эвксинского[46] быть новой столице.

Граф Мовэ вырвался из рук солдат, подбежал к карте, бухнулся на колени и заголосил, то патетически вскидывая руки, то кланяясь, стукаясь лбом об пол в районе Урала:

– И вечно ты, государь наш батюшка, в неустанных заботах, в радениях, как бы сделать Россию добрым любимою, любимою и будет, врагам страшною, страшна и будет…

Пётр поднялся с пола, нетерпеливо перебил:

– Благодарю, но не обо мне тут речь вести.

Он шагнул мимо графа к мальчикам. Граф Мовэ преобразился. Лицо его исказилось гневом и презрением. Он вскочил с колен, обскакал царя, подлетел к мальчикам и тут же с ужасом отпрянул, словно только сейчас заметил их присутствие; вытянул руки, загородившись от них, как от нечисти:

– Да, о негодяях этих! Зло против вас замышляя…

Голос его сорвался, он чуть не зарыдал, но с видимым трудом овладев собою, продолжил:

– Хитростью диавольской крепость вашу захватив, достойны есть быть в железо закованы и имущества лишены, ранее всего у меня похищенного, потому как в этой суме…

Оттолкнув его, Пётр подскочил к мальчикам:

– Который из вас хитрость сию измыслил? Летательную машину и пушку быстрострельную?

Мальчики в испуге молчали. Пётр в ярости топнул ногой. Митя сглотнул, сжал кулаки, шагнул вперёд:

– Во всём, великий государь, моя вина. Мне одному и ответ держать.

Стёпка тоже шагнул, встал рядом с ним.

– Простите его, Пётр Алексеевич. Всё делал я – и эликоптер, машину эту летательную, и пушку скорострельную.

Пётр перевёл взгляд на Тёму. Но тот молчал.

Пётр неожиданно захохотал, приобнял Митю и Стёпку, хлопнул по плечам, выкрикнул, обращаясь ко всем в зале:

– Вот у таких мастеров учиться станем! Не на лета, а на плоды трудов зрить надо. И не только молодым, но и старым. И не одной силой брать, а и умом, и хитростью. И не только русским, но и многомудрым иноземцам наука.

Он расцеловал обоих мальчиков. Тёма, как в школе, поднял руку, сделал шаг к Петру, осторожно потрогал его за плечо:

– Вообще-то, ваше королевское величество, если по правде, то всё изобрёл я. Я также являюсь автором многих…

Он замолк, потому что Пётр, нахмурившись, резко обернулся к нему. Стёпка и Митя, перебивая друг друга, подтвердили правоту Тёминых слов. Но Пётр, не слушая, снова сердито затопал ногами.