И вновь, уже в который раз за последние сутки, Фандорин шелпешком вдоль Тверского бульвара, совершенно безлюдного в этот глухой час.Всякое было за долгий, никак не желавший кончаться день – и буран, и снегопад,и нежданное солнце, а ночью сделалось тихо и торжественно: неяркий свет газовыхфонарей, белые, словно обернутые марлей силуэты деревьев, мягкое скольжениеснежинок.

Статский советник и сам не вполне понимал, что его побудилоотказаться от казенных саней, пока под ногами не захрустел звонкий, нетоптаныйснег аллеи. Нужно было избавится от мучительного ощущения нечистоты, без этоговсе равно не уснуть.

Эраст Петрович неспешно шагал меж печальных вязов, пытаясьуразуметь – отчего во всяком деле, связанном с политикой, непременно естьпривкус тухлости и грязи? Вроде бы расследование как расследование, да ещеповажнее любого другого. И цель достойная – защита общественного спокойствия иинтересов государства. Откуда же чувство запачканности?

Нельзя не запачкаться, вычищая грязь – это суждениеФандорину приходилось выслушивать достаточно часто, особенно от практиковзаконоохраны. Однако он давно установил, что так рассуждают лишь люди, неимеющие способности к этому тонкому ремеслу. Те, кто ленятся, ищут простыхспособов при решении сложных вопросов, не становятся настоящимипрофессионалами. Хороший дворник всегда в белоснежном фартуке, потому что несгребает грязь руками, стоя на четвереньках, а имеет метлу, лопату, совок иумеет ими правильно пользоваться. Имея дело с жестокими убийцами, бессовестнымимошенниками, кровожадными выродками, Эраст Петрович никогда не испытывал такойбрезгливости, как сегодня.

Почему? В чем дело?

Ответа не находилось.

Он свернул на Малую Никитскую, где фонарей было еще меньше,чем на бульваре. Здесь начался мощеный тротуар, и трость, пробивая тонкий слойснега, бодро зацокала стальным наконечником по камню.

У калитки, едва заметной в кружеве ажурных ворот, статскийсоветник замер, не столько увидев, сколько почуяв легкое движение сбоку. Резкообернулся, на всякий случай взялся левой рукой за древко трости (внутри былаузкая тридцатидюймовая шпага), однако тут же расслабил мускулы.

В тени ограды и в самом деле кто-то стоял, но этот кто-тоявно принадлежал к слабому полу.

– Кто вы? – спросил Эраст Петрович, всматриваясь.

Фигурка приблизилась. Сначала он увидел меховой воротникшубки и полукружье собольего капора, потом, отразив свет дальнего фонаря,мерцающе вспыхнули огромные глаза на треугольном лице.

– Госпожа Литвинова? – удивился Фандорин. –Что вы здесь делаете? И в такой час!

Барышня из ларионовской квартиры подошла совсем близко. Рукиона держала в пышной муфте, а глаза ее сверкали поистине неземным сиянием.

– Вы негодяй! – звенящим от ненависти голосомпроизнесла экзальтированная девица. – Я стою здесь два часа! Я всяокоченела!

– Отчего же я негодяй? – смутился Эраст Петрович.

– Я понятия не имел, что вы ждете…

– Не поэтому! Не прикидывайтесь болваном! Вы отличновсе понимаете! Вы негодяй! Я раскусила вас! Вы нарочно хотели заморочить мнеголову! Прикинулись ангелом! О, я вас вижу насквозь! Вы и в самом деле в тысячураз хуже храповых и бурляевых! Вас надо безжалостно уничтожить!

С этими словами отчаянная барышня вынула из муфты руку, а вней блеснул знакомый револьвер, опрометчиво возвращенный владелице чиновником.

Эраст Петрович подождал, не последует ли выстрел, а когдазаметил, что рука в пуховой перчатке дрожит и дуло качается из стороны всторону, быстро шагнул вперед, взял мадемуазель Литвинову за маленькую кисть иотвел ствол в сторону.

– Вы непременно хотите сегодня подстрелить кого-нибудьиз слуг закона? – тихо спросил Фандорин, глядя в бырышнино лицо,оказавшееся совсем рядом.

– Ненавижу! Опричник! – прошептала она и ударилаего свободным кулачком в грудь.

Пришлось бросить трость, взять девушку и за вторую руку.

– Ищейка!

Эраст Петрович присмотрелся повнимательней и отметил дваобстоятельства. Во-первых, мадемуазель Литвинова в обрамлении припорошенногоснежинками меха, в бледном свете газа, звезд и луны была головокружительнохороша. А во-вторых, для одной только ненависти ее глаза горели что-то ужслишком ярко.

Вздохнув, он нагнулся, обнял ее за плечи и крепко поцеловалв губы – теплые вопреки всем законам физики.

– Жандарм! – выдохнула нигилистка, отстраняясь.

Однако в ту же секунду обхватила его обеими руками за шею ипритянула к себе. В затылок Фандорину врезалось жесткое ребро револьвера.

– Как вы меня отыскали? – спросил он, хватая ртомвоздух.

– И дурак к тому же, – заявила Эсфирь. – Самже сказал, в каждой адресной книге…

Она снова притянула его к себе, да так яростно, что отрезкого движения револьверчик пальнул в небо, оглушив Эрасту Петровичу правоеухо и распугав сидевших на тополе галок.

Все необходимые меры были приняты.

Рахмета прождали ровно час, потом снялись и перебрались назапасную явку.

Явка была скверная: домик железнодорожного обходчика близВиндавского вокзала. Что грязно, тесно и холодно – это бы ладно, но всего однакомнатка, клопы, и, конечно, никакого телефона. Единственное преимущество –хороший обзор во все четыре стороны.

Еще затемно Грин отправил Снегиря оставить в „почтовомящике“ записку для Иглы: „Рахмет исчез. Нужен другой адрес. В десять там же“.

Удобнее было бы протелефонировать связной еще от Аронзона,но осторожная Игла не оставила ни номера, ни адреса. Дом с мезонином, изкоторого в бинокль видны окна приватдоцентовой квартиры – вот всё, что Гринзнал о ее жилище. Мало. Не отыскать.

Роль „почтового ящика“ для экстраординарных сообщенийисполнял старый каретный сарай в переулке близ Пречистенского бульвара – там,между бревнами, была удобная щель: достаточно, проходя мимо, на миг сунутьруку.

Перед уходом Грин велел приват-доценту помнить осигнализации. С их товарищем, если вернется, говорить как с незнакомым – мол,впервые вас вижу и не понимаю, о чем говорите. Рахмет не дурак, поймет.„Почтовый ящик“ ему известен. Захочет объясниться – найдет возможность.

С девяти часов Грин занял наблюдательный пост возле Сухаревойбашни, где вчера утром встречались с Иглой.

Место и время было удобное: народ валом валил на толкучку.