– Я ведь как хотел. Думал, отлучусь на часок, прикончупаскуду и потихоньку вернусь. Лягу в кровать, задам храпака. Ты придешь менябудить – глазами похлопаю, позеваю, будто дрых без просыпу. А назавтра, какобнаружится, что Ларионова кончили, признаюсь. То-то эффект будет… Вот и вышелэффект.

В общем, вляпался на Поварской в засаду. Ларионова, однако,порешить успел. Всадил гаду свинцовую маслину в мочевой пузырь. Чтоб не сразу сдох,успел о своем паскудстве подумать. А в соседней комнате у него, сукина сына,жандармы сидели. Сам господин Фандорин, твой братишка-близнец. Ну, я наулицу-то вырвался, а там уж перекрыто все. Навалились псы, скрутили, прическувон попортили.

Привозят в Охранное, в Большой Гнездниковский. Сначаланачальник допрашивал, подполковник Бурляев. Потом и Фандорин приехал. Ипо-хорошему со мной, и по-плохому. Зубы мне Бурляев самолично проредил. Видишь,картинка? Ладно, ничего. Жив буду – золотые вставлю. Или железные. Будужелезный, как ты. В общем, помучились они со мной, устали и отправили ночеватьв камеру. У них там при Охранке есть такие специальные. И ничего, приличные.Матрас, занавесочки. Только руки, гады, за спиной сковали, так что сильно неразоспишься.

Утром не трогали вовсе. Завтраком надзиратель с ложечкикормил, как цыпу-лялю. А вместо обеда поволокли снова наверх.Матушки-сестренки, смотрю – старый знакомец, полковник Пожарский. Тот самый,что на Аптекарском мне кепи прострелил. Чтобы меня повидать, срочно прибылпрямо из Петербурга.

Я-то думал, откуда ему меня знать. На Аптекарском ведь темнобыло. А он увидел меня, рот до ушей. „Ба, говорит, господин Селезневсобственной персоной, неустрашимый герой террора!“ По словесному описаниюотыскал старое мое досье, ну то, по фон Боку.

Сейчас, думаю, начнет удавкой пугать, как Бурляев. Ан нет,этот половчее оказался. „Вы нам, говорит, Николай Иосифович, просто как маннанебесная. Министр на нас с директором из-за генерала Храпова ножками топает.Самому ему еще хуже – государь император грозит с должности погнать, еслинемедля злоумышленников не сыщет. А кто искать будет – министр? Нет, раб божийПожарский. Не знал, с какого конца даже браться. И тут вы сами падаете нам вруки. Так бы и расцеловал“. Ничего подъехал, да? Дальше хуже. “Я, говорит, длягазеток уж и статейку приготовил. „Конец БГ близок“ называется. И внизу шрифтомпомельче: „Триумф нашей доблестной полиции“. Мол, взят опаснейший террорист Н.С., который дал обширные и чистосердечные показания, из коих явствует, что онявляется членом пресловутой Боевой Группы, только что злодейски умертвившейгенерал-адъютанта Храпова. Тут, Грин, должен повиниться, дал я маху. Когда вЛарионова стрелял, сказал ему – вот тебе, предатель, от Боевой Группы. Я ж незнал, что Фандорин за дверью подслушивает…

Ладно. Сижу, слушаю Пожарского. Понимаю, что на испуг берет.Мол, виселицы не боишься, так позора испугаешься. Погоди, думаю, лисажандармская. Ты хитер, а я хитрее. Губу закусил, бровью задергал, как будтонервничаю. Он доволен, давит дальше. „Знаете, говорит, господин Селезнев, мывас ради такого праздника даже вешать не станем. Черт с ним, с Ларионовым.Дрянь был человечишко, между нами говоря. А за фон Бока, конечно, каторгупропишем, это уж непременно. Там, на каторге, вам очень славно будет, когда отвас, предателя, все товарищи отвернутся. Сами в петлю полезете“. Тут я вистерику, потом покричал на них немножко, пену изо рта подпустил – я умею. Искис, вроде как духом пал. Пожарский подождал немножко и наживку мне кидает.Мол, есть и другой путь. Вы нам соучастников по БГ выдаете, а мы вам паспорт налюбую фамилию. И весь мир у ваших ног – хоть Европа, хоть Америка, хоть островМадагаскар. Я поломался-поломался и наживку заглотил.

Написал заявление о согласии сотрудничать. Говорю об этомсразу, чтоб на мне потом не висело. Но это черт бы с ним. Хуже, что пришлосьпро состав группы рассказать. Клички, внешний вид. Ты погоди, Грин, ты глазамине высверкивай. Мне нужно было, чтоб поверили они мне. Почем я знаю – может, уних кое-что про нас уже было. Сверили бы, увидели, что вру, и сгорел бы я. Атак Пожарский поглядел в какую-то бумажечку, головой покивал и остался доволен.

Вышел я из Охранного полезным человеком, слугой престола,„сотрудником“ по кличке Гвидон. Сто пятьдесят рублей выдали, первое жалованье.А делов-то всего ничего: тебя разыскать и Пожарскому с Фандориным весточкудать. Хвостов, правда, приставили. Но я от них через Хитровку ушел. Там легкозатеряться, сам знаешь.

Вот тебе вся моя одиссея. Сам решай, что со мной делать.Хочешь – зарой в землю, брыкаться не стану. Вон те двое, что в углу сидят,пусть выведут меня во дворик и кончат разом. А хочешь – Рахмет адье сделаеткрасиво, как жил. Привяжу к брюху бомбу, пойду в Гнездниковский и подорву Охранкук этакой матери вместе со всеми пожарскими, фандориными и бурляевыми. Хочешь?

Или еще вот как рассуди. Может, и неплохо это, что яГвидоном заделался? Здесь ведь тоже свои выгоды могут быть…

Решай, у тебя голова большая. А мне всё одно – хоть в землюложиться, хоть траву топтать.

Ясно было одно: заагентуренные себя так не ведут. Взгляд уРахмета был ясный, смелый, даже с вызовом. И цвет остался прежний, васильковый,изменническая синева гуще не стала. Да и возможно ли, чтобы Рахмета за одиндень сломали? Он от одного упрямства так быстро не поддался бы.

Риск, конечно, все равно был. Но лучше поверить предателю,чем оттолкнуть товарища. Опаснее, но в конечном итоге себя оправдывает. С темипартийцами, кто придерживался иного мнения, Грин спорил.

Он встал, впервые за все время, заговорил:

– Идем. Работы много.

Пробуждение Эсфири Литвиновой в доме на Малой Никитской былопоистине кошмарным. Она проснулась от тихого шороха. Сначала увидела толькополутемную спальню, сквозь шторы которой просачивался скромный утренний свет,увидела рядом невозможно красивого брюнета со страдальчески приподнятыми во снебровями и в первый момент улыбнулась. Но тут краем глаза уловила какое-тошевеление, повернула голову – и взвизгнула от ужаса.

К кровати, ступая на цыпочках, кралось жуткое, невероятноесущество: с круглым, как блин, лицом, свирепыми узкими глазками, а одето вбелый саван.

От визга существо замерло и согнулось пополам. Распрямилось,сказало:

– Добурое уцро.

– А-а-а, – ответила на это дрожащим от потрясенияголосом Эсфирь и, обернувшись к Фандорину, схватила его за плечо, чтобыпроснулся, поскорее ее разбудил и избавил от этого наваждения.

Но Эраст Петрович, оказывается, уже не спал.