Все равно не ответит. Основательный человек, сочногоохряного цвета, который бывает от большой внутренней силы и крепкой уверенностив себе.

– Сказано: „Отпускай хлеб твой по водам, потому что попрошествии многих дней опять найдешь его“. – Фабрикант лукаво улыбнулся ипо-бычьи наклонил круглую голову, и вправду лобастую. – На сколько же васоблегчили?

– Триста пятьдесят.

Лобастов присвистнул, сунул большие пальцы в карманчикижилетки. Улыбка с лица исчезла.

– Прощайте, господин Грин, – сказал онжестко. – Я человек слова. Вы – нет. Больше я дел с вашей организациейиметь не желаю. В январе я аккуратнейшим образом сделал очередной полугодовойвзнос, пятнадцать тысяч, и просил до июля меня более не беспокоить. Моя мошнаглубока, но не бездонна. Триста пятьдесят тысяч! Эк куда хватил.

Оскорблению Грин значения не придал. Это были эмоции.

– Я только ответил, – сказал он ровнымголосом. – Нужно срочные платежи. Некоторые ждут, другие ни в коем случае.Сорок тысяч обязательно. Иначе виселица. Такое не прощают.

– А вы меня не пугайте! – окрысилсязаводчик. – „Не прощают“. Вы думаете, я вам деньги из страха даю? Илииндульгенцию на случай вашей победы покупаю?

Грин промолчал, потому что именно так и думал.

– Ан нет! Я ничего и никого не боюсь! – ЛицоТимофея Григорьевича стало багроветь от сердитости, задергалась щека. – Неприведи Господь, если вы победите! Да и не будет у вас никакой победы. Вы,поди, вообразили, что Лобастова используете? Черта с два! Это я вас использую.А если я с вами откровенен, то это потому, что вы человек прагматический, безпатетики. Мы с вами одного поля ягоды. Хоть и разные на вкус. Ха-ха!

Лобастов коротко хохотнул, обнажив желтоватые зубы.

При чем здесь ягоды, подумал Грин. Зачем говорить шутками,если можно серьезно.

– Так почему помогаете? – спросил он ипоправился. – Помогали.

– А потому, что понял: наших дураков надутых пугатьнадо, чтоб не ставили палки в колеса, чтоб не мешали умным людям страну изболота тащить. Учить их, ослов, надобно. Носом в навоз тыкать. Вот вы ипотычьте. Пусть до их чугунных голов дойдет, что России либо со мной,Лобастовым, идти, либо с вами, в тартарары катиться. Третьего не дано.

– Вкладываете деньги, – кивнул Грин. –Понятно. В книгах читал. В Америке называется лоббирование. У нас парламентанет, поэтому давите на правительство через террористов. Так дадите сорок тысяч?

Лицо Лобастова сделалось каменным, только тик по-прежнемутревожил щеку.

– Не дам. Вы умный человек, господин Грин. На„лоббирование“, как вы выразились, у меня отведено тридцать тысяч в год. И никопейки больше. Если хотите – берите пятнадцать в счет второго полугодия.

Подумав, Грин сказал:

– Пятнадцать нет. Нужно сорок. Прощайте. Повернулся ипошел к выходу. Хозяин догнал, проводил до двери.

Нежто передумал? Вряд ли. Не такой человек. Тогда зачемдогнал?

– Храпова-то вы? – шепнул в ухо ТимофейГригорьевич.

Вот зачем.

Грин молча спустился по лестнице. Пока шел по заводскойтерритории, думал, как быть дальше.

Выход оставался один – все-таки экс.

Что полиция занята розыском, даже неплохо. Значит, меньшелюдей на обычные нужды выделено. Например, на охрану денег.

Людей можно взять у Иглы.

Но без специалиста все равно не обойтись. Следует послатьтелеграмму Жюли, чтоб привезла своего Козыря.

За проходной Грин встал за фонарный столб, немного подождал.

Так и есть. Из ворот деловито выскочил неприметный человекприказчицкого вида, повертел головой и, заметив Грина, сделал вид, чтодожидается конки.

Осторожен Лобастов. И любопытен.

Это ничего. От хвоста оторваться было нетрудно.

Грин прошел по улице, свернул в подворотню и остановился.Когда следом сунулся приказчик, стукнул его кулаком в лоб. Пусть полежит минутдесять.

Сила партии заключалась в том, что ей помогали самые разныелюди, подчас совсем неожиданные. Именно такой редкой птицей была Жюли.Партийные аскеты смотрели на нее косо, а Грину она нравилась.

Ее цвет был изумрудный – легкий и праздничный. Всегдавеселая, жизнерадостная, нарядная, благоухающая неземными ароматами, онавызывала в металлическом сердце Грина какой-то странный звон, одновременнотревожный и приятный. Само имя „Жюли“ было звонким и солнечным, похожим наслово „жизнь“. Сложись судьба Грина иначе, он бы, наверное, влюбился именно втакую женщину.

У членов партии не было принято много болтать о своемпрошлом, но историю Жюли знали все – секрета из своей биографии она не делала.

Подростком она лишилась родителей и попала под опеку кродственнику, чиновному господину изрядных пет. На пороге старости родственнику,по выражению Жюли, „бес засел в ребро“: доверенное наследство он растратил,воспитанницу растлил, а сам в скором времени свалился в параличе. Юная Жюлиосталась без гроша в кармане, без крыши над головой, но с солидным чувственнымопытом. Карьера перед ней открывалась только одна – профессионально женская, иЖюли явила на этом поприще незаурядное дарование. Несколько лет она прожила всодержанках, меняя богатых покровителей. Потом „толстяки и старики“ ей надоели,и Жюли завела собственное дело. Возлюбленных теперь она выбирала себе сама, какправило, нетолстых и уж во всяком случае нестарых, денег с них не брала, адоходы получала от „агентства“.

В „агентство“ Жюли пригласила подружек – частью таких же,как она, содержанок, частью вполне респектабельных дам, искавших приработка илиприключений. Фирма очень быстро приобрела популярность среди столичныхискателей удовольствий, потому что подружки у Жюли были все как на подборкрасивые, смешливые и охочие до любви, а конфиденциальность соблюдаласьнеукоснительно.

Но друг от дружки, и тем более от веселой хозяйки у красавицсекретов не было, а поскольку среди клиентов попадались и большие чиновники, игенералы, и даже крупные полицейские начальники, к Жюли стекались сведениясамого разного свойства, в том числе очень важные для партии.

Чего в организации не знал никто, так это почемулегкомысленная особа стала помогать революции. Но Грин ничего удивительного тутне находил. Жюли – такая же жертва подлого социального устройства, какбатрачка, нищенка или какая-нибудь бесправная прядильщица. Борется снесправедливостью доступными ей средствами, и пользы от нее куда больше, чем отиных говорунов из ЦК.